– Это его точные слова?

– Нет, но смысл был именно таким. Я сказал ему, что Бартлетт рассказал мне, что он разводит лабрадоров, а меня интересует эта порода. Он переспросил меня, кто я такой, – я ему представился сразу же, – и, казалось, пытался припомнить, знакомы ли мы; потом он немного расслабился и проводил меня на задний двор, где у него находится псарня.

– Значит, вы как следует рассмотрели помещения и пространство за домом.

– Да, но почти ничего не увидел. Там находится гараж, располагаются псарни и, как вы говорили, простирается полоса выжженной земли. Он рассказал мне про кудзу; объяснил, что, несмотря на пожар, так окончательно от него и не избавился и потому боится, что весной оно опять пойдет в наступление. Показал мне собак, и тут-то я купился на щеночка. Я совсем не ожидал увидеть щенят.

– Каким к этому моменту стало его отношение к вам?

– Он, как я уже говорил, несколько расслабился, но все же… был, так сказать, настороже. Мне очень хотелось попасть в дом, но заговорить об оружии я побоялся, потому что совершенно в нем не разбираюсь, так что я стал расхваливать участок и дом и, вдобавок, заявил, что впервые вижу настоящий дом, сложенный из бревен. Он сказал, что почти все выстроил собственными руками, я уцепился за это и спросил, не будет ли он возражать, если я погляжу на такое чудо изнутри. Он сказал: «О'кей», но, скорее всего, только потому, что не мог с ходу выдумать предлог для отказа; и тогда мы вошли внутрь.

– Как это выглядит? В доме я ни разу не был.

– Гостиная, спальня, ванная, кухня. Вот и все. Комнаты, надо сказать, просторные. Все чисто, нигде ни пылинки, ни соринки. Однако, возникает ощущение чего-то нежилого, стерильного. Оружие развешано по стенам в гостиной. И когда он стал про него рассказывать, он немного отошел, и вдруг я сказал, что один мой друг, с которым я когда-то работал в газете, является коллекционером, после чего он прекратил объяснения и задал мне прямой вопрос, не работаю ли я в газете сейчас.

– А с чего он так перепугался?

– Даже не знаю, но он тотчас же вспыхнул, как перегорающая лампочка. И постарался как можно скорее от меня избавиться. Думаю, что в общей сложности я провел там не более двадцати минут.

– Итак, ваше мнение?

Хауэлл покачал головой.

– Видите ли, Такер, пока что вы ходите по тонкому льду. Скажу вам честно, мне бы хотелось, чтобы ваша догадка оказалась верной; этот мужик прекрасно подходит для этой роли: эксцентричен, живет замкнуто и все такое прочее, из этого могла бы получиться не просто сенсация для прессы, но целая книга, однако, я не заметил ничего, подчеркиваю, ничего, свидетельствующего о связи этого типа с цепочкой исчезновений, включая полицейского с мотоциклом. Не уверен, что вам даже удастся добыть постановление об обыске.

– А я и не ждал, что на кушетке гостиной вы обнаружите чей-то труп. Мне нужны были ваши впечатления. Со мною он просто бы не стал разговаривать, потому что у меня не тот цвет кожи. Однако, в отношении постановления об обыске, вы к сожалению, правы. Место, где он живет, находится не только вне городской черты, но и в графстве Тэлбот, поскольку граница проходит по вершине горы, так что он вообще вне моей юрисдикции. И все же эта история не выходит у меня из головы!

– Да, что-то здесь не так. Бог его знает, отчего, но обстановка в доме какая-то странная. Там до того все приглажено и прилизано, что становится не по себе. А особенно неприятное чувство я испытывал, когда находился на кухне.

– А конкретнее?

– Мне показалось, что я нахожусь в каком-то другом месте, в каком, до меня сразу и не дошло, но первое, что пришло в голову, – больница. Потом я понял, почему. Из-за пола. На кухне такого пола обычно не делают: выложен глазурованной плиткой, в центре, точно под столом, – сток.

– Вот как?

Хауэлл подался вперед, не переставая гладить щенка.

– Этот пол напомнил мне морг в Атланте, точнее, то помещение, где производят вскрытие. Такой пол можно полить из шланга, и он высохнет сам собой. В кухнях такого пола никогда я не видел.

Такера невольно передернуло.

– И не только вы, – заметил он.

Когда Хауэлл вместе с щенком уехал к себе в Атланту, Такер погрузился в раздумья. Теперь он чувствовал себя лучше, ощущая успокоительное действие либриума. Он поднялся и погасил свет. А когда вышел из кабинета в дежурное помещение, то увидел, что Бартлетт уже запер все двери и кладет связку ключей на стол, качая головой.

– Что-нибудь не так? – спросил Такер.

– Это все Джонсон-с-Негнущейся-Спиной, – заявил полицейский. – Я страшно рад, что не буду вместе с ним на ночном дежурстве, когда он проснется. У него наверняка будет приступ белой горячки.

– И часто так бывает?

– Как только он как следует накачается. Видели его днем? Он даже решил, что вас знает. Говорю я вам, в мозгу у этого парня уже давно творятся чудеса.

– А как вы думаете, с ним сейчас все в порядке? Ему не нужен врач?

– Да нет, он сопит, как паровоз, и что-то бормочет во сне. Не хотел бы я оказаться в соседней камере!

Такер стал надевать пальто.

– Ну и денек нам сегодня выдался, ничего не скажешь!

– Верно, начальник. Утром увидимся. Веселого Рождества!

– Веселого Рождества! – произнес в ответ Такер. И медленно вышел в морозный туман. Сел в машину. Он почувствовал, словно заново родился. Дошел до самого края, но вовремя остановился. Теперь оставалось сделать нечто очень важное, нечто такое, что он долго откладывал, нечто такое, что, как он надеется, никогда не придется делать.

Она сидела за кухонным столом, кофе у нее давно остыл. Сидела, не отрывая от него взгляда. А он не осмелился отвести глаза.

– Итак, – проговорила она, – как мне теперь прикажешь тебя называть? Уилли? Значит, я теперь миссис Коул?

– Я Такер Уоттс, – твердо заявил он. – А ты миссис Такер Уоттс. Уилли мертв. Уилли Коула насмерть задавил грузовик в Алабаме в 1932 году. И никому неизвестно, где он похоронен.

Она все еще не отводила от него взгляда.

– Я тот же самый человек, за кого ты выходила замуж; тот же самый человек, каким я был с тех пор, как поступил на военную службу.

– Я это знаю, – наконец, произнесла она, – И я тебя люблю.

– И я тоже тебя люблю. Ничего не изменилось. Мы те же самые люди. И мама так и останется тетей Нелли. Навсегда.

Она склонила голову набок.

– А почему ты вдруг решился рассказать мне об этом именно сейчас, по прошествии стольких лет?

– Потому что сегодня днем я чуть не совершил страшно глупый поступок, и лишь потому, что ты ничего не знала. Теперь ты все знаешь, и больше я ничего не буду от тебя скрывать. – До него дошел запах поджарившегося мяса. – Я голоден, – проговорил он.

– Тогда будем есть, Такер Уоттс.

Теперь, когда Элизабет узнала все, Такеру стало намного легче на душе. Джонсон-с-Негнущейся-Спиной, в конце концов, был просто старым алкоголиком, и никто не обратит ни малейшего внимания на его слова. Гораздо больше и чаще тревожили его мысли о Фокси Фандерберке. Не имея достаточных оснований, чтобы явиться к Фокси и произвести обыск, он применил иную тактику, давно опробованную полицейскую методику.

Он стал, как бы между прочим, расспрашивать всех, с кем Фокси имел дело. Поговорил с человеком, у которого Фокси заправлял грузовик; с владельцем фуражной лавки, где тот покупал сухой корм для собак; с продавцом магазина Мак-Киббона, где Фокси приобретал хозяйственные товары; при этом узнал он немного, ибо этим людям рассказывать было почти не о чем, но важно было то, чтобы Фокси со временем узнал, что Такер ведет о нем расспросы, и тогда этот человек начнет нервничать. А тот, кто нервничает, совершает ошибки, хотя пока что Такеру не представлялось даже, какие именно конкретные ошибки может совершить Фокси. Но Такер был готов ждать.

И вот, когда он как-то утром в середине марта сидел в припаркованной на Главной улице машине, кто-то постучал в окошко со стороны тротуара. А затем дверцу отворил Хью Холмс.