Находясь во взвинченном состоянии из-за поведения моей, так сказать, крови и плоти, я решил после ленча немного прогуляться по Гайд-парку, чтобы привести в порядок свою нервную систему. Примерно в четыре тридцать мои ганглии перестали вибрировать, и я пошёл домой. Дживз стоял в гостиной и смотрел на портрет.

Глядя на бедного малого, я почувствовал некоторое смущение, так как утром, перед уходом, оповестил его, что круиз отменяется, и он принял это весьма близко к сердцу. Видите ли, ему очень хотелось отправиться в далёкое плавание. С той самой минуты, как я принял приглашение тёти Делии, глаза его загорелись тоской по морю, и, хоть я в этом не уверен на все сто, мне показалось, он тихонько напевал на кухне какие-то морские песни. Должно быть, один из его предков служил матросом или кем-нибудь ещё у Нельсона, потому что тяга к солёным просторам была у Дживза в крови. К примеру, когда мы плыли в Америку, я несколько раз видел, как он разгуливал по верхней палубе с таким видом, словно собирался выбирать грота-блок или сплеснивать нактоуз.

Поэтому, — хоть я ничего от него не скрыл и подробно объяснил причину, по которой не мог присоединиться к тёте Делии, — я знал, что Дживз находится в расстроенных чувствах. Войдя в гостиную, я подошел к нему, стараясь держаться как можно непринуждённее, и тоже стал смотреть на портрет.

— Неплохо смотрится, Дживз, что?

— Да, сэр.

— Произведения искусства украшают дом, лучше некуда.

— Да, сэр.

— Они придают комнате… как бы это сказать…

— Да, сэр.

Отвечал он, как полагается, но манеры у него были какие-то странные, если вы меня понимаете, и я решил всыпать ему по первое число. Я имею в виду, прах меня побери! Я имею в виду, мне неизвестно, есть ли у вас дома свой собственный портрет, но если есть, вы меня поймёте. Вид вашего портрета, который висит на стене, вызывает у вас по отношению к нему отцовские чувства, и от зрителей требуются одобрение и энтузиазм, а не поджатые губы, сморщенные носы и остекленевшие взгляды, совсем как у дохлых селёдок. В особенности, если данный портрет написан девушкой, к которой вы испытываете чувства куда более глубокие, чем просто дружеские.

— Дживз, — сказал я, — тебе не нравится это произведение искусства.

— Ну, что вы, сэр.

— Нет. Притворяться бесполезно. У тебя на лбу всё написано. По какой-то причине данное произведение искусства не произвело на тебя должного впечатления. Что тебе в нём не нравится?

— Не слишком ли яркие краски, сэр?

— Я этого не заметил, Дживз. Что ещё?

— Видите ли, сэр, по моему мнению, мисс Пендлбери придала вашему лицу голодное выражение.

— Голодное?

— Как у собаки на цепи, сэр, которая смотрит на лежащую вдалеке кость.

Я резко возразил непонятливому малому:

— Никакого сходства с собакой на цепи, которая смотрит на кость, нет и в помине, Дживз. Взгляд, о котором ты упомянул, мечтательный, он выражает состояние Души.

— Да, сэр.

Я перевёл разговор на другую тему.

— Мисс Пендлбери говорила, что собирается навестить меня днём, чтобы посмотреть на портрет. Она заходила?

— Да, сэр.

— И уже ушла?

— Да, сэр.

— Ты имеешь в виду, она ушла, что?

— Совершенно верно, сэр.

— Она случайно не просила передать, что вернётся?

— Нет, сэр. Мне показалось, это не входило в её намерения. Мисс Пендлбери была несколько взволнована, сэр, и выразила желание пойти к себе в студию и отдохнуть.

— Взволнована? Что её взволновало?

— Авария, сэр.

Я не схватился за голову, но в моей черепушке всё помутилось, если вы понимаете, что я имею в виду.

— Ты хочешь сказать, она попала в аварию?

— Да, сэр.

— В какую?

— В автомобильную, сэр.

— Она получила травму?

— Нет, сэр. Пострадал джентльмен.

— Какой джентльмен?

— Мисс Пендлбери, к великому её несчастью, сбила своей машиной джентльмена напротив вашего дома, сэр. У джентльмена перелом ноги.

— Не повезло бедняге! Но с мисс Пендлбери всё в порядке?

— Её физическое состояние кажется весьма удовлетворительным, сэр. Но она испытала тяжёлое душевное потрясение.

— Вполне естественно, ведь у неё тонкая, артистичная натура. Иначе и быть не может. Девушке, Дживз, очень тяжело жить в мире, где вереницы парней так и норовят броситься под колёса её автомобиля. Должно быть, она получила самый настоящий шок. А что с придурком?

— С джентльменом, сэр?

— Да.

— Он в спальне для гостей, сэр.

— Что?!

— Да, сэр.

— В спальне для гостей?

— Да, сэр. Мисс Пендлбери выразила желание, чтобы его перенесли в вашу квартиру. Она велела мне телеграфировать о случившемся сестре джентльмена, проживающей сейчас в Париже. Я также взял на себя смелость вызвать врача, который высказал мнение, что пациент некоторое время должен находиться in statu quo.

— Ты имеешь в виду, в обозримом будущем тело нельзя будет отсюда вынести?

— Да, сэр.

— Дживз, это уж слишком.

— Да, сэр.

Я хочу сказать, прах меня побери! Я хочу сказать, девушка может быть очень даже божественной, и всё такое, но она не имеет права превращать квартиру своего обожателя в морг. Должен честно признаться, на какую-то долю секунды моя страсть несколько поутихла.

— Что ж, наверное, мне надо сходить к придурку и представиться. В конце концов, я хозяин. У него есть имя?

— Мистер Пим, сэр.

— Пим!

— Да, сэр. Я слышал, как молодая леди называла его Люций. Мистер Пим направлялся к вам, чтобы посмотреть на портрет, написанный мисс Пендлбери, и она сбила его машиной, когда сворачивала за угол.

Я прошёл в спальню для гостей. По правде говоря, я чувствовал себя не в своей тарелке. Не знаю, любили ли вы когда-нибудь и был ли у вас соперник с вьющимися волосами, но, можете не сомневаться, меньше всего мне хотелось видеть этого калеку в моей спальне. Помимо всего прочего, преимущество, которое давало ему нынешнее положение, было огромным. Как можно сравнить прикованного к постели бледного парня с томным взором, предмет заботы и жалости сбившей его девушки, с розовощёким здоровяком, одевающим по утрам костюм для прогулок и штрипки? Мне начало казаться, что весь мир ополчился против меня.

Когда я вошёл в спальню, Люций Пим лежал в постели. На нём была моя пижама, он курил мою сигарету и читал детективный роман. Он помахал мне сигаретой, с моей точки зрения весьма покровительственно, будь он проклят!

— Ах, Вустер! — сказал он.

— Обойдусь без ваших «Ах, Вустер!», — недовольно произнёс я. — Когда вас. можно будет отсюда увезти?

— Через неделю, неделю с лишним.

— Через неделю?!

— Неделю с лишним. Доктор говорит, мне необходим абсолютный покой. Так что простите меня, старина, но я попросил бы вас не повышать голос. Громкие разговоры мне противопоказаны, поэтому постарайтесь не шуметь. А сейчас, Вустер, обсудим эту аварию. Нам с вами необходимо прийти к соглашению.

— Вы уверены, что вас нельзя перевезти к себе?

— Уверен. Врач категорически запретил мне двигаться.

— Я считаю, надо пригласить другого врача.

— Дорогой мой, это бессмысленно. Диагноз поставлен человеком, который знает своё дело. Не беспокойтесь, мне здесь очень удобно. Постель достаточно мягкая. Лучше поговорим о том, что произошло. Моя сестра приедет завтра и будет крайне огорчена. Я её любимый брат.

— Любимый?

— Да.

— Сколько у неё братьев?

— Шесть.

— И вы любимый?

— Да.

Должно быть, остальные пять были полными идиотами, но я этого не сказал. Мы, Вустеры, умеем держать язык за зубами.

— Она вышла замуж за деятеля по имени Слингсби. Может, слышали о «Суперсупах Слингсби»? Денег у него куры не клюют. Думаете, он время от времени хоть немного помогает нуждающемуся брату своей жены? — с горечью произнёс Пим. — Нет, сэр, от него гроша ломаного не дождёшься! Однако я увлёкся. Мы говорили, что сестра меня обожает, и, боюсь, она проходу не даст бедной малышке Глэйдис, как только узнает, что несчастная девочка сбила меня своим автомобилем. А поэтому моя сестра должна остаться в неведении, Вустер. Я прошу вас, как человека благородного, ничего ей не говорить.