Метокс, примитивный приёмник излучения радаров в теории был способен обнаружить работающий радар корабля или самолёта. Это была антенна в виде большого деревянного креста с проволокой, натянутой между перекладинами, напоминающая каркас воздушного змея. Отсюда и прозвище Метокса – «Бискайский Крест». Кабель связывал установленный на мостике крест с простейшим приёмником в центральном посту. При погружении антенну приходилось убирать вниз, и слишком часто она ломалась, когда её поспешно проталкивали через узкий люк.
Присматривать за Метоксом должен был корабельный врач Лотар Энгель. Он должен содержать прибор в исправном состоянии, быстро и правильно устанавливать антенну на мостике после всплытия. Энгель получил Метокс в заведование почти случайно и в аварийном порядке, так как прибыл на борт лодки одним из последних. Так как у врача до выхода в море не было прямых обязанностей, Лют отправил Энгеля в школу операторов Метокса.[68] на U-43; а также опытный, но строгий инженер-механик Карл-Август Ландферманн. Весь экипаж лодки звал его просто LI – сокращение от Leitende Ingenieur – старший механик. Прим. авт.]
Энгель был пруссаком. Он родился в Бромберге (ныне польский город Быдгощь) и вырос в Эмдене, германском порте на Северном море. Он гордо заявлял, что море у него в крови. Энгель получил диплом медика в 1939 году, а в 1940 году закончил Sanitatsoffizier, или курсы офицеров медицинской службы. Он был направлен в Голландию в качестве помощника военного врача, лечившего сбитых германских лётчиков. Оттуда его перевели в Брест в качестве медика в 1-ю подводную флотилию.[69]
При переходе через Северную Атлантику Энгель, как впрочем и остальные офицеры, не мог припомнить проблем с вражескими самолётами (вероятно, потому, что позднее стало гораздо хуже). Метокс начинал жужжать и свистеть ежедневно, как правило – по утрам, ожидая приближения бомбардировщиков Берегового Командования Королевских ВВС, Это сильно действовало на нервы, так как после предупреждения Метокса лодка спешно погружалась, чтобы самолёт не успел её засечь.
Но не всегда можно было положиться на Метокс. Во второй половине дня 18 сентября, когда U-181 шла на юг мимо Шетландских островов, вперёдсмотрящий заметил самолёт, вывалившийся из низких туч. Он поднял тревогу. Вахта спешно прыгнула в люк, и Лют погрузился на глубину 135 метров. Однако манёвр запоздал, так как лодка получила попадание бомбы в кормовую часть левого борта, которое «причинило небольшие повреждения». Что ещё хуже – самолёт вызвал корабли, которые 10 часов гонялись за лодкой, сбросив более 30 глубинных бомб.
После этого случая Метокс вышел из доверия. В течение 2 недель, пока лодка обходила Британские острова и Иберийский полуостров, экипаж жил, словно на иголках. Вахта только и занималась прыжками вниз. Что случилось однажды, вполне может повториться. Лишь когда лодка миновала траверз Гибралтара, напряжение ослабло. Если до того бортовой журнал пестрел записями вроде «Замечен самолёт, срочное погружение» или «Замечен эсминец», теперь они уступили место более идиллическим – «Море светится». Наконец появились и сухие отметки о пройденном за сутки расстоянии. Оно вычислялось в полдень и заносилось в журнал вместе со стрелкой, указывающей, в надводном или подводном положении были пройдены эти мили. Всё это время лодка шла далеко от земли. Лишь 2 октября журнал сообщает «Восточнее Азорских островов» и 5 октября – «Западнее Канарских островов». Немного позднее стенгазета лодки отмечает: «Мы находимся недалеко от острова Св. Елены, где в ссылке скончался Наполеон».
Погода становилась все теплее. Матросы гуляли по верхней палубе в одних шортах и ботинках. Они загорели до черноты, а их носы облупились. В машинных отделениях было жарко, как в печи, температура доходила до 120? Фаренгейта. Механики по очереди бегали на мостик выкурить сигарету и полюбоваться на океан. Африка находилась где-то в 300 милях за горизонтом.
Однако не только жара выгоняла людей на мостик. U-181 была гораздо комфортабельней и удобней маленьких «каноэ», вроде U-9, но даже этот комфорт был весьма относительным. Даже в 7 больших отсеках и 2 жилых кубриках места не хватало. В начале похода лодка была буквально завалена провизией. Пространство под столами было чем-то забито, «поэтому за обедом мы просто не знали, куда деть ноги». Людям приходилось протискиваться через единственный проход, а запасные торпеды хранились где только можно, например, в стальных цилиндрах на верхней палубе.[70]
Лодка была буквально пропитана специфическим запахом – противная смесь выхлопа дизелей, кислоты аккумуляторов, продуктов, не стиранной одежды и пота. Писатели любят поболтать о неизменной зелёной плесени, которая на лодках росла на хлебе и ботинках. Однако, если лодка проводит на поверхности достаточно времени, как это делала U-181, количество плесени становится минимальным. Чистоте придавалось особое значение, практически весь экипаж привлекался к уборкам.
Экипаж U-181 страдал от жары, и особенно плохо приходилось механикам. На коже появлялась сыпь и выскакивали пузыри, заводились вши. От жары продукты портились гораздо быстрее. Самые отчаянные усилия кока U-181 не могли спасти положение. Обед неизменно попахивал соляркой и был приправлен разными насекомыми. В рисе копошились маленькие чёрные жучки, а тараканы шныряли по всем отсекам. Они не обращали внимания ни на что. Солярка, кислота, морская вода, повышенное давление, вакуум, дуст, которым их посыпали взбешённые матросы, никак не отражались на их самочувствии.
Но самой главной проблемой были всё-таки не жара и не сырость. Подводники всех флотов сталкивались с ними уже сорок лет и как-то притерпелись. Настоящей опасностью стала скука. Она порождала недовольство и споры, люди теряли собранность, и не сразу исполняли приказы. Всё это могло привести к роковым последствиям, задачей командира было это предотвратить. Как всегда, Лют не жалел сил, чтобы побороть это зло.
Не щадя себя, он не давал покоя и другим. Лют то появлялся на мостике, где устраивал опрос вахте по действиям в чрезвычайной ситуации, то шёл в носовой отсек, где собирал мичманов[71] и устраивал им лекцию. Он пытался заставить их понять, что быть мичманом – «это совсем не то, что показывают в кино». На носу лодки он укрепил доску с предложением каждому посетителю поставить автограф и написать что-нибудь смешное.
Лют организовал певческие состязания по заявкам, устроил Олимпийские игры с радиорепортажами и вручением медалей. Лют провёл конкурс лжецов, где каждый должен был рассказать невероятную историю. «Некоторые из них были вполне достойны печати», – заметил он позднее. Был устроен шахматный турнир, и результаты каждого тура объявлялись по трансляции. Лют устроил поэтический конкурс, использовав в качестве тем лекции по гигиене Лотара Энгеля, сам принял в нём участие. Часть сочинений оказались совершенно непристойными, но от этого ещё более забавными.
Но юмор его стихов не мог скрыть серьёзнейшее внимание, которое он уделял здоровью и гигиене экипажа. Он особенно опасался желудочно-кишечных инфекций, от которых, по его мнению, проистекали и все остальные болезни. Он настаивал, чтобы моряки обращались к врачу при малейшем недомогании. По его требованию, каждый член экипажа на ночь должен был обматывать живот шерстяным шарфом. Лют запретил класть лёд в напитки и разбавлял кофе водой. Молодым членам экипажа запрещалось курить на пустой желудок, и никто не осмеливался вернуться на лодку с сифилисом. Он напоминал отца, присматривающего за детьми, старика, который хочет убедиться, что они чистят зубы на ночь и не купаются после обеда.
Подготовка к церемонии перехода экватора заняла целую неделю. Была написана масса писем Нептуну и от него, разработан детальный план праздничного дня. Команда готовила специальные церемонии и костюмы для них. Был составлен список людей, которые впервые пересекали экватор. Один бойкий художник нарисовал не меньше сорока грамот о пересечении экватора. Но подготовка к празднику едва не сорвалась, когда утром 14 октября не выдержала переборка между левой дифферентной и балластной цистернами. Через сломанный клапан вода хлынула в обе цистерны. Водолазам пришлось его задраивать.
