– Беги за лопатой...

– Ну, держись тогда, сейчас принесу, – сказал он, пожав плечами. – Смотри, яйца не отморозь! Это тебе не с голой задницей на снегу сидеть...

Несомненно, подниматься и поднимать при помощи незакрепленного фала было обоюдно опасно: я мог стянуть с тропы спасителя или спаситель мог, спасая себя, выпустить его из рук. Но и с помощью закрепленной веревки подняться по оплавленному солнцем снегу было непросто: связанная из чего попало, она могла и не выдержать веса моего тела.

Так и случилось. Когда я прошел половину дистанции (около восьми метров), она лопнула, и я полетел вниз по второму разу. Но вновь успел врубиться.

“Теперь надо выкручиваться самому, – придя в себя, подумал я. – И слава богу...”

Свободной рукой я вынул швейцарский перочинный нож, подаренный еще Верой, раскрыл его зубами и хотел выдолбить упор для ног, но топорик выскользнул из обледеневшего снега...

Я не улетел в обрыв, я изловчился и нанес смерти остановивший ее удар. Нож на удивление вошел в снег глубоко и держал меня устойчиво. Так устойчиво, что я смог подтянуться и лечь грудью на его ручку. В таком положении мне нетрудно было вырубить освободившимся топором довольно просторную ступеньку. Став на нее, я начал делать следующую, повторяя вслух: Од-наж-ды смерть ста-ру-ха при-шла к не-му с ко-сой. Ее у-да-рил в ухо дро-жа-щею ру-кой. Я не говорил “ры-цар-ской”, потому что коленки мои мелко и неприятно дрожали.

Всегда так – вляпаешься куда-нибудь, каждое неверное движение – это смерть, а они дрожат. “Мы рубим ступени, ни шагу назад и от напряженья колени дрожат”. Пока я не услышал этих строк Высоцкого, мне казалось, что вся эта физиология происходит от личной трусости.

К моему удовольствию Сергей ничего не говорил и не советовал. Он, свесив ногу, сидел на тропе и спокойно курил. Конечно, в этой его позе чувствовалась бравада, но она выказывалась в мою поддержку (“плевая ситуация, я тысячу раз бывал в таких переделках и, вот, видишь, сижу, курю и закатом любуюсь”). Не можешь помочь – молчи, не суетись.

Минут через сорок, когда силуэты товарищей, маячивших у конца тропы, уже едва проглядывались в сумраке подступившей ночи, я подобрался к Сергею; он протянул мне руку и вытащил на тропу.

Еще через три минуты мы стояли рядом с товарищами. Бледность Лейлы была замена даже в опустившейся темноте. Я, как мог, успокоил ее, поспешно выкурил сигарету, и мы, кое-как прикрепив вьюки лентами, надранными из чехла Юркиного спального мешка, пошли вниз. У крупноглыбовых развалов подножья нижней известняковой гряды мы разделились – я с Сергеем отправился навестить останки Феди, а остальные ушли искать в долине пригодную для стоянки площадку.

Шли мы медленно, часто спотыкаясь о камни и кочки. И было отчего! Тьма, только-только вступившая в права, решила на радостях устроить смотрины ночной природе. По замыслу ее луна не торопилась с выходом на небесную сцену, сплошь засыпанную крупными, таинственно мерцающими звездами. Она лишь слегка подсвечивала самые верхушки горных кулис. И вот, представление началось! Яркий диск являлся неторопливо, степенно, великодушно давая нашим глазам вдоволь насладится чарующим изломом ночи. Он не спеша, с достоинством, завладел небосводом и тьма отступила, впиталась в природу и сделалась ее душой...

Добрались до подошвы обрыва, в который упал Федя, мы долго искали тело. Кругом валялись известняковые глыбы, и найти меж ними мешок с костями (в ином виде мы не ожидали увидеть нашего товарища) было весьма трудным делом. Потратив на поиски минут сорок, мы решили возвращаться.

– Мавр сделал свое дело, мавр может умереть, – сказал Сергей, протягивая мне пачку сигарет.

Я закурил и опустился на камень. Сережка присел рядом. Не сделав и пары затяжек, он вздохнул, затушил сигарету и встал.

– Точно, он, – пробормотал он, пристально глядя чуть в сторону. – Смотри ты... Второй раз... Примета прямо.

– Что во второй раз?

– Как только закурю, Федя появляется... Помнишь, вчера я затяжки не сделал, как он из-под тормы выплыл... И сейчас то же самое... Затянулся, глянул в сторону и увидел... Пошли, попрощаемся...

Федя лежал на глыбах осыпи, скрючившись и уткнувшись лицом в небольшую, уже загустевшую лужицу крови. Сергей нащупал пульс и несказанно удивился: мешок костей был жив!

Феде повезло круто. Он, видимо, приземлился плашмя на крутой обледеневший скат, по форме уклона напоминавший трамплин для прыжков с лыжами. Но в конце этого трамплина был резкий изгиб, отбросивший его в сторону, на скалы, с которых он и упал на осыпь. Здесь ему повезло во второй раз: он упал лицом вниз и не захлебнулся своей кровью.

Мы вынесли Федю на ровное место и обследовали. Скальп его в лобной части был почти на четверть снят, из правого предплечья на сантиметр торчала кость. Судя по обширным ссадинам на левой стороне груди, у него наверняка было сломано еще и несколько ребер, но это уже мелочи. Я натянул лоскут сорванной со лба кожи на место и осторожно вправил кость. Потом мы привязали руку так, как показано на картинках руководств по оказанию первой медицинской помощи.

Перед выходом в путь мы обследовали Федю вторично и обнаружили, что не дышит.

– Интересные шляпки носила буржуазия! – сокрушенно покачал головой Сергей. – Ну, мы даем! Косметический ремонт сделали, а кондиционер включить забыли! Может, еще не поздно... Но я с ним целоваться не буду! У меня аллергия к искусственному дыханию. Давай ты, Черный.

Куда денешься? В этом состоянии – рука и ребра сломаны, внутреннее кровотечение – годится только способ “изо рта в рот”, да еще аппарат искусственного дыхания. Последнего, конечно, у нас не было (да и у запасливого Житника, наверное, тоже) и мне пришлось дышать с ним единым дыханием. Это было не просто: распространявшиеся от Феди закисшие запахи плохого табака, давно немытого тела и еще чего-то, прочно обосновались в моей носоглотке и настойчиво пытались проникнуть в желудок. Но я совладал с собой, и через десять минут пострадавший засопел. Убедившись, что это надолго, Сергей взвалил, слава богу, всего пятидесятикилограммового Федю на закорки и побрел к тропе. Я пошел за ним. Минут через пять он остановился перевести дыхание.

– Ну, как, Черный, у него губки? – спросил он, тяжело дыша, и тут же закашлялся от смеха.

– Издеваешься... Запах от него, скажу я тебе... – Букет сандалии и еще что-то...

– Что ты там бормочешь?

– Да так. Жизнь прекрасна и удивительна. А ты что так брезгливо к искусственному дыханию относишься?

– Возьми этого, расскажу... Ухохочешся. Я что-то сапоги резвоновские вспомнил... Печенкой...

– Ну, давай, рассказывай.

Сергей опустил Федю на поросшую травой высокую обочину тропы, облокотился об него и, отдышавшись, начал рассказ:

“Однажды, сдавал я технику безопасности заместителю начальника экспедиции Едешко. Этот человек, это надо видеть, мало чем отличался от гориллы, разве был не таким волосатым и ростом много повыше. А так – губы клювом, глаза, веки – горилльи, гориллья походка и рост под два метра. Еще рассказывали, что не одна баба сбегала от его немыслимых размеров члена. На пьяных междусобойчиках он, говорят, показывал фокус: втискивал его в граненый стакан, размахивался и разбивал тару вдребезги об дверной косяк!”

– Погоди, Серый, с фокусами! Похоже, этот летун опять не дышит!

– Давай, посмотрим, – вздохнул Сергей и, вынув из моего нагрудного кармана осколок зеркала, поднес его к носу Феди. – Нет, дышит еще! – довольно равнодушно констатировал он через минуту. – Смотри, как лошадь надышал. Пошли, что ли? По дороге дорасскажу.

Побрызгав в сторону, он помог взвалить Федю мне на плечи и заговорил.

“Так вот, на все вопросы я ответил, все было нормально, пока не дошел до последнего вопроса, а именно, до способов искусственного дыхания.

– Способ изо рта в рот, – говорю, – наиболее эффективный...

– А что при этом делать надо? – масляно улыбаясь и заглядывая в мои глаза, спрашивает Едешко.