Во вторник Юлия Сергеевна созрела для того, чтобы принять горячую ванну. Она вошла, включила свет, ослепивший ее, и увидела в зеркале чужую женщину. Она не была с ней знакома: тусклые, отрешенные глаза с опухшими веками, уголки рта опущены. Побледневшее лицо словно надело маску Пьеро. Хотелось сдуть с него толстый слой слишком светлой пудры, вдохнуть жизнь. Юлия Сергеевна отвернулась от зеркала, открыла горячую воду. Наскоро сполоснула ванну и начала наполнять ее, добавив средство для пены. Время шло, уровень воды становился все выше. Ждать больше не было сил — Юлия Сергеевна сняла халат, белье и погрузилась в согревающую влагу. Она любила этот контраст горячей воды и прохладной невесомой пены. Мягкая, воздушная, она раскачивалась на поверхности от малейшего движения. Щеголева подняла руку, наблюдая, как по ней стекает бесформенная белая полоса. Эта картина почему-то вызвала улыбку, а еще через несколько минут Юлия Сергеевна мгновенно почувствовала расслабление, закрыла глаза. Сказались бессонные ночи. Щеголева поняла, что рискует уснуть прямо здесь. Стоя под душем, она боролась со сном. Несколько раз струя горячей воды лилась совершенно не туда, куда Юлия ее направляла. Она делала это со слипающимися глазами. Выпуская воду, она едва нашла в себе силы стать на влажный коврик. Большое махровое полотенце быстро впитало капельки воды, оставшиеся на теле. Юлия Сергеевна повесила его на веревку и, накинув халат Левы, оказавшийся под рукой, направилась в спальню. Она не смогла снова посмотреть на себя в зеркало. Ей хотелось думать, что она стала выглядеть лучше, чем двадцать минут тому назад. Она даже не стала заострять внимание на том, что надела халат мужа. Это стало еще одним доказательством одиночества, но Юлия Сергеевна сейчас не была способна думать. Она вошла в спальню, представляя, как удобно устроится на своем месте. После такой замечательной ванны ей не хотелось спать, согнувшись под диванной накидкой. Она почувствовала, что сможет войти в комнату, где теперь на просторной кровати она осталась одна. Прохлада постели на несколько секунд вывела ее из состояния полусна. Но, согревшись, она не заметила, как веки сомкнулись, глубокий сон унес ее во тьму, бездну, бесконечность.
В среду утром Юлия Сергеевна позвонила в больницу и сделала повторный вызов врача. У Жени обход участка пришелся на вторую смену. Чтобы как-то занять себя до ее прихода, Щеголева принялась наводить порядок в квартире. Это была самая генеральная из всех генеральных уборок, которые она проводила. Целый день, не выпуская из рук пылесос, тряпку, Юлия Сергеевна придирчиво осматривала свои владения. Прежде всего она убрала фотографии, на которых были она и Лева. Со стены в гостиной исчезло маленькое фото в овальной рамочке; их фотографию, стоявшую на трюмо, она подняла и скомкала. Убрав в спальне и кабинете, она плотно закрыла двери, ведущие в эти комнаты. Ей нечего там делать. Так она окончательно привыкала к мысли, что с местоимением «мы» покончено.
Казалось, что с того вечера, когда Лева сказал, что уходит от нее, прошла вечность. Пятый день неожиданной свободы был не таким мрачным, обреченным. Может быть, потому что Юля ждала Женю. Она уже ощущала себя способной общаться с кем-то без надрыва в голосе. Все слезы были выплаканы, разрушающая жалость к себе сменилась чем-то вроде душевной анестезии. Появилась возможность рассказывать о происшедшем без трагических отступлений. Остался голый факт — семьи Щеголевых больше не существует. Как говорила Надя, их считали самой благополучной парой в компании. Оказывается, все ошибались. Если она не была к этому готова, она, прожившая со Щеголевым двадцать лет, то остальным прощается такая «чудовищная недальновидность». Юлия Сергеевна огляделась, словно ища подтверждения этому неожиданному повороту в своей судьбе. Оно было явным — отсутствие мужа заметно везде: в ванной на раковине нет следов пены для бритья, запаха мужского одеколона, на кухне нет кофе в кофейнике — Юлия не любила его, предпочитая чай. В гостиной кет новых газет на журнальном столике, в кабинете выключенный компьютер, а в спальне пустая кровать. Подушки не измяты, одеяла не тронуты. Юлия Сергеевна обосновалась в гостиной, и теперь засыпала, укрывшись покрывалом с дивана, словно больше нечем было. Никто не увидит, как она ютится на диване, даже не пожелав разложить его для удобства. Зачем оно ей? Уют создавался для «них», а не для «нее» — разница ощутимая. До сих пор страшно было подумать, что заботиться больше не о ком, что появилась масса свободного времени, которое нужно чем-то заполнить, чтобы не сойти с ума.
Самый известный метод борьбы с хандрой и депрессией — работа. Юлия Сергеевна решила воспользоваться этим средством по полной программе: стирала, мыла, вытирала пыль, поглядывала на часы и продолжала находить себе занятие. До прихода врача оставалось не так много времени, но и оно казалось бесконечно долгим, если руки не находили себе работы. Мозг Юлии Сергеевны отключался и не пытался анализировать происшедшее, пока руки были заняты делом. Поэтому, выжимая из своей трехкомнатной квартиры все, хозяйка решила, что теперь пора навести порядок в шкафах. Это заняло много времени — то, что нужно. Особенно рьяно упаковывались в найденный на антресолях чемодан вещи Льва Николаевича. Их оказалось не так мало, как он всегда сетовал. Юлия Сергеевна складывала костюмы, рубашки, свитера, замечая, что с собой он взял именно то, что она дарила ему по разным поводам.
Юлия Сергеевна прижала к щеке мягкий шотландский свитер, который Щеголев привез этой зимой из Англии. Он любил сам покупать себе одежду. Особенно когда бывал за границей. Это было нормально. Он никогда не забывал о подарках жене и дочери, но и себя не ставил на последнее место — он возвращался обязательно с новым костюмом, рубашкой, галстуком. Щеголев оправдывал свою фамилию, будучи всегда подтянутым, аккуратным, модным. За всеми направлениями моды приходилось следить Юлии, а Лев доверялся ей. Он и сам имел недурной вкус, но чаще предпочитал собственному выбору решение жены. Утром поднимался с постели и видел на стуле подготовленный комплект для выхода в свет. Он придирчиво осматривал себя в зеркало, мог заменить галстук или поворчать по поводу недостаточно хорошо отглаженной рубашки. Это был своеобразный ритуал, к которому оба давно привыкли. Каждый играл свою роль, обозначенную рамками наступившего нового дня. Потом все разбегались по своим рабочим местам: за Щеголевым приезжала машина, Юлия Сергеевна мчалась через три квартала в свое агентство переводов. Она никогда не выходила с мужем в одно время. Сначала закрывалась входная дверь за ним, потом воздушный поцелуй из окна и после последнего взгляда вслед отъезжающей машине — решительные сборы на работу. Ей некому было подносить подготовленную заранее одежду, поить чаем или кормить овсянкой с медом. Она не комплексовала потому, что сама изо дня в день заботилась о себе. Она знала, что любят Лева и Наташа, и потакала их вкусам и привычкам. Свои же приходилось усмирять, лишь изредка позволяя мелким желаниям осуществляться. И Щеголева долгие годы считала это положение нормальным. Сейчас Юлию Сергеевну пронзила догадка, что именно из-за этого все так и получилось. Слишком уж она пренебрегала собственными «хочу», не желая тратить на них время, средства. Однажды Щеголев сказал:
— А тебе, оказывается, нужно совсем немного для счастья, — в этот день он привез ей новый женский журнал, за чтением которого Юлия любила проводить свободное время.
— Да, — стараясь скрыть обиду, согласилась она и добавила: — Я не избалована.
Теперь Юлия Сергеевна отчетливо поняла, что сама испортила все. Она не давала возможности заботиться о себе в той мере, в которой Лев хотел это делать с самых первых дней их брака. Он был совершенно искренним, когда желал взвалить на свои плечи все проблемы быта. Он всегда говорил, что его так воспитали: мужчина должен уметь все. Когда все умеешь, нет зависимости, нет боязни перед будущим, перед одиночеством — это было его убеждением. Он рассказывал о своем отце, который не позволял матери стирать его нижнее белье, носки, сам готовил, не подпуская супругу к плите, а Юлия слушала и едва подавляла в себе желание схватиться за голову: какой кошмар!
