Владимир Александрович шел по улице и думал о странном. Он любил время от времени зацепиться усталым сознанием за какую-нибудь совершенно бессмысленную ерунду и не торопясь перекатывать ее с боку на бок, пробовать на ощупь и на зуб, обнюхивать и приминать.

Такие мысли, вовсе не обязательные и не связанные с повседневной борьбой за существование, были для Виноградова чем-то вроде китайской оздоровительной гимнастики — и тонус поддерживает, и при случае легко оборачивается боевым применением.

На этот раз в голове крутилась фраза из полузабытой всеми песни о Гражданской войне. Той самой песни, где невеста-комсомолка всей душой желала своемулюбимому «если смерти — то мгновенной, если раны — небольшой…».

Владимиру Александровичу казалось, что политическая подоплека текста вторична и не имеет значения — просто написал его истинно русский человек, познавший войну не только собственным страшным опытом, но и генетической памятью поколений.

Именно — русский…

Вообще идеи революционной жертвенности идеально соответствуют нашему национальному характеру. Достаточно вспомнить «…и как один умрем в борьбе за это».

Р-романтика? Не важно, за что! За это.

Каким бы оно ни было.

А тут еще — любовь. Любовь и смерть…

Ни одна нормальная иностранка такого своему жениху не пожелает. Не додумается! А если и пожелает, то не вслух.

— Вы выходите?

— Что? — Виноградов очнулся и не которое время разглядывал через окно троллейбуса проползающие мимо дома. Стекло запотело, и потребовалось усилие, чтобы сориентироваться.

— На следующей выходите? — повторили за спиной уже с раздражением.

— Да, выхожу. Простите… — Владимир Александрович запоздало протиснулся к задней двери между носатым студентом и дамой в летах.

Створки со скрежетом разошлись в стороны, и Виноградова выдавило наружу.

— Фу, слава Богу!

Общественный транспорт всегда действовал на него угнетающе. В прежние времена, когда еще не открыли их ветку метрополитена, до работы приходилось добираться с тремя пересадками. Поэтому в час пик он обычно оказывался у себя за столом куда позже, чем хотелось бы, — опустошенный, усталый и с истрепанными до неприличия нервами.

Владимир Александрович родился в неповторимо прекрасной северной столице, любил Петербург и не представлял себе жизни без него, но… После поездок в переполненном транспорте он иногда ловил себя на мысли, что, в конце концов, любой город планеты — всего лишь противоестественная концентрация огромного числа неприспособленных для этого человеческих особей на крохотном кусочке обитаемого пространства.

Идти от метро до Дворца Молодежи Виноградову показалось далековато: время дорого, да и погода отнюдь не располагала к пешеходным прогулкам. Народу на остановке поначалу было немного, однако троллейбус заставил себя подождать, и когда он наконец прибыл, Владимир Александрович еле-еле втиснулся внутрь.

Ладно, теперь-то уж чего? Главное — добрался!

Виноградов перепрыгнул огромную лужу напротив семейного общежития и вскоре уже был у цели.

Дворец Молодежи на набережной… Он был выбран для предстоящей встречи совсем не случайно — по традиции поздней осенью облицованные мрамором холлы второго этажа на неделю сдавались в аренду участникам «Международной печатной ярмарки».

Сотни человек из России и стран Содружества собирались на свою профессиональную «тусовку» — здесь они раз в году были не конкурентами, а веселыми и дружелюбными членами гильдии книгоиздателей и книготорговцев.

Банкеты, банкетики, междусобойчики…

Нет, разумеется на ярмарке нередко заключались и взаимовыгодные коммерческие сделки. Но все же главным для этих людей на неделю была возможность просто-напросто «оттянуться» в своем, достаточно узком и специфическом, кругу.

— Здравствуйте!

На первый этаж Виноградов проник беспрепятственно, но перед лестницей его осадили не очень вежливые ребята спортивного вида:

— Вы куда?

— Наверх, — Владимир Александрович показал пальцем в сторону перегородки, из-за которой отчетливо доносились нетрезвый женский смех и перезвон хрусталя.

— Вы участник ярмарки? Где ваш пропуск?

— Я приглашенный.

— Тогда оформите гостевую карточку.

Людей вокруг почти не было — все, кому положено, уже находились внутри, а случайные посетители мирно ушли восвояси.

— Я не надолго! — По старой милицейской привычке Виноградов терпеть не мог, когда его куда-нибудь не пускают.

— Все равно. Надо оформить карточку.

— Да, так положено, — подтвердил слова напарника «спортсмен» постарше. — Если на Вас имеется письменная заявка…

На втором этаже, за могучими спинами охраны, невидимый и недоступный пока для Владимира Александровича оркестр грянул туш.

— Извините! — Запоздалый счастливчик, носитель красивого пропуска с фотографией, выбежал из туалета, проскользнул между замершими на лестнице мужчинами и понесся на медные звуки духовых инструментов.

— Где это выписывают? Ну, гостевые карточки?

— В отделе регистрации. Обратно по коридору — и сразу же налево. Там столики с табличками.

Виноградов сделал вид, что не испытывает в отношении стражей порядка ничего, кроме искреннего уважения, и отправился вниз, к представителям оргкомитета. Там одинокая женщина со следами вчерашнего банкета на красивом, но перенасыщенном косметикой лице без лишних слов заполнила и выдала Владимиру Александровичу пластиковый прямоугольник на прищепке.

— Фамилию сами впишите, ладно? — Она не выспалась и настолько уже обалдела от сутолоки и суеты, что выдала бы пропуск даже Басаеву с пулеметом.

Адвокат поблагодарил несчастную жертву похмельного синдрома и почти на ее глазах вывел черным фломастером по специально отведенной строке:

«ДОСТОЕВСКИЙ Ф. М. Писатель»

— Вот, совсем другое дело! — похвалил его охранник помоложе, увидев прицепленную к лацкану табличку.

— Видите, как просто и быстро, — кивнул другой страж ворот. — А то некоторые скандалят, понимаешь…