Кабинет, в отличие от зала, в котором Слепой пришел в себя, поражал воображение безвкусной варварской роскошью, наиболее полно отражая характер хозяина. Глеб подозревал, что в спальне может оказаться еще хуже, но едва уловимый запашок борделя витал и здесь, и Глеб невольно стал смотреть под ноги, безотчетно опасаясь наступить на использованный презерватив.
В западной стене кабинета обнаружилась скрытая тяжелой, чуть ли не бархатной, темно-бордовой с золотом портьерой ниша, в которой стоял столик, стул, а в самой глубине – большое, похожее на зубоврачебное, кресло с фиксирующими ремнями для рук, ног и головы.
– Кучеряво, – сказал Глеб. – А кабинки с электрическим стулом у вас здесь нет?
Он паясничал, хотя ему было не до шуток: сейчас вся эта затея с гипнозом нравилась ему еще меньше, чем когда-либо. Впрочем, выбора у него не было. Можно, конечно, рискнуть и попытаться сигануть в окно со второго этажа, но в окнах стояли небьющиеся стеклопакеты, а у блондинки с пистолетом был очень решительный вид. "Да ерунда это все – блондинки, стеклопакеты, – подумал он с отвращением. – Беда в другом – бежать некуда.
Этот тип – просто бесноватый шаман, но где-то рядом кругами ходят профи, а с профи вслепую не поиграешь. Очень трудно воевать, не видя противника, да еще и со связанными руками. Свобода – просто фикция. Без денег, без надежного прикрытия, без крыши над головой, наконец, свобода превращается в чисто животное существование, в короткие перебежки от помойки к помойке в поисках съестного и попытке ускользнуть от петли живодера… То есть, строго говоря, никакой свободы не бывает.
А раз не бывает, то и дергаться нечего. Нет, – подумал он, усаживаясь в жестковатое кресло и давая затянуть на себе многочисленные кожаные ремни, – все это не совсем так. Свобода или не свобода, но я не хочу подохнуть от руки этого грязного шамана… И от руки этой белобрысой стервы с библиотечным образованием я погибать тоже не хочу. Тем более вот так, ничего не помня, ничего не понимая…
Пусть попробует. В конце концов, не кровь же они из меня здесь будут пить. Хотели бы убить – давно бы убили… Собственно, если бы не они, я бы уже, наверное, остыл и закоченел, как березовое полено…
Пусть попробует. А потом, после всего, я уж сам решу, как быть дальше."
Когда руки Слепого были надежно зафиксированы на подлокотниках, блондинка убрала свою гаубицу под куртку и наклонилась, чтобы привязать его ноги. Волков зашел к ней сзади и, нимало не стесняясь присутствием постороннего, с сочным шлепком ухватил ее ладонями за тощие ягодицы. Это был типично конский флирт, но блондинка прикрыла глаза и замерла, тая под руками своего повелителя.
«Только этого мне тут и не хватало», – подумал Глеб, испытывая гадливую неловкость. Поразмыслив не более секунды, он вдруг понял, что это было: блондинка не вполне отвечала за свои действия, точнее, вообще не отвечала. Прикажи ей Волков, и она отдалась бы шелудивому псу, а в следующий миг перегрызла бы ему глотку и, захлебываясь, пила бы кровь, уверенная, что испытывает неземное наслаждение.
И еще он с внезапным ужасом понял, что желание избавиться от амнезии сыграло с ним дурную шутку: похоже, этот клоун в халате был настоящим, притом очень неплохим гипнотизером, и после сеанса из этого кресла мог встать кто угодно – от робота-убийцы до пассивного педераста…
Он рванулся, напрягая мышцы, но широкие мягкие ремни держали крепко. Волков выпустил ягодицы своей наложницы, шагнул к Глебу и толчком в лоб заставил его опустить голову на спинку сиденья. Прохладная лента ремня легла на лоб, мягко прижимая, вдавливая затылок в подголовник. Глеб увидел в руке у блондинки невесть откуда появившийся шприц, наполненный коричневатой жидкостью, снова рванулся, ощутил мгновенный укол в локтевом сгибе и расслабился, ощущая, как по всему телу расползается мягкая, обволакивающая волна апатичной расслабленности. Перед глазами снова возник блестящий медальон, раскачивающийся вправо-влево, как маятник старинных часов, и ему даже почудилось, что он слышит отдаленный бой тяжелых напольных курантов в резном корпусе из мореного дуба, но это был просто голос человека в банном халате, который пристально смотрел ему в лицо горящими сквозь завесу спутанных черных волос, глубоко запавшими недобрыми глазами и зачем-то считал до десяти. «Чудак, – подумал Глеб, – он что же, верит во все эти штуки с гипнозом? Похоже, верит, – решил он, рассеянно и безучастно наблюдая за тем, как меркнет свет, оставляя в поле его зрения только сверкающий медальон… – Или маятник.., колодец и маятник», – вспомнил он, погружаясь в сон.
– А теперь расскажи мне, кто ты, – приказал Волков, и тогда Слепой заговорил.
Пока он говорил, Волков успел выкурить три сигареты, обыкновенных, без марихуаны. Обычно травка служила непременной приправой ко всем его «чудесам», но сейчас ему нужна была свежая голова, хотя бы для того, чтобы решить, как поступить с человеком, случайно попавшим в его руки. На мгновение Волку показалось, что, забравшись в залитую кровью память этого человека, он сильно превысил полномочия, данные ему Богом или чертом, и подверг себя смертельной опасности. Был момент, когда ему захотелось взять один из своих охотничьих ножей, которых у него была целая коллекция, и полоснуть этого монстра по глотке: он очень боялся, что, проснувшись, тот ничего не забудет и начнет действовать вполне сознательно, а тогда, подумал он, может быть поздно: с такими людьми даже пуля не дает стопроцентной гарантии… Те, кто расправился с этим парнем, тоже думали, что держат ситуацию под контролем… Дурачье! Вот он – живой и здоровый, хоть сейчас в драку…
Но какой профессионал, подумал он. Какой профессионал! Иметь такого на своей стороне – и Лесных может отправляться на все четыре стороны.., а еще лучше, просто успокоить полковника – раз и навсегда. Этот парень доставал генералов, если, конечно, его там не обучили врать под гипнозом. Но тогда это вообще сокровище… Да нет, что за дикая мысль!
Неизвестно, что сыграло решающую роль в судьбе Слепого: самомнение ли недоумка, слепой игрой природы получившего власть над людьми, или то обстоятельство, что Волков никогда и никого не убивал собственноручно, но момент ушел, коллекция ножей осталась нетронутой лежать в ящике стола, и Волков успокоился. Конечно, он справится с этим, как справлялся до сих пор со всеми остальными, кроме разве что страшного в своей непредсказуемости Колышева… Но Колышев мертв, мертв и дискредитирован в глазах общественности и своего начальства. Все будет хорошо.
Через час он, потный и выжатый как лимон вошел в свою спальню. Из-под балдахина снова доносились знакомые звуки. Вот кобылы, подумал он, сбрасывая на пол халат и босиком шлепая в ванную. Он чувствовал, что от него разит, как от беговой лошади.
А этим только бы кувыркаться… Раскрепостились, шалавы. Сам раскрепостил, подумал он. Старался…
Это что же – самокритика? Ну и ну…
Он поскользнулся на кафельном полу и, чтобы не упасть, схватился рукой за горячий змеевик. А, ч-ч-черт!!! Чуть было не убился. Ладонь обжег… Но какой профессионал!
Он чувствовал, что просто лопнет, если с кем-нибудь не поделится, и поэтому снова поставил на пол занесенную над краем ванны ногу, вернулся к двери и, приоткрыв ее, позвал:
– Мария… Машка! Иди сюда.
Она немедленно выбралась из-под балдахина, встрепанная, уже без платья, но все еще в кружевных трусиках и расстегнутом, съехавшем вниз лифчике. В глазах плавал туман, губы припухли, и все мысли были об одном – она сразу нацелилась опуститься перед ним на колени, но ему было не до забав, и он, поймав ее за локти, удержал на ногах и рывком втащил в ванную.
– Да погоди ты, минетка… Закрой дверь, поговорить надо.
Она послушно заперла дверь на задвижку и повернулась к нему, машинально поправляя лифчик.
Все-таки баба была что надо. Она уже успела подобрать губы, и в глазах больше не было тумана. В них теперь появился тот особенный, острый и опасный блеск, который он так любил, секс-машина в мгновение ока превратилась в стратегический компьютер.
