– Обыскать? – все тем же звенящим от напряжения голосом повторила княжна. – Да что вы ищете? Разве в этом доме остался хотя бы один уголок, в который ваши мародеры не сунули бы свой нос, и хотя бы одна тряпка, которую они не пощупали своими грязными лапами?

Разговор этот велся по-французски и был вполне понятен находившимся в комнате солдатам, которые при слове “мародеры” негромко, но угрожающе зашумели. Толстый лейтенант с каменным лицом объявил княжне, что намерен выполнить приказ и что для ее же блага он советует ей более не называть солдат его величества императора Наполеона мародерами.

– Где-то в доме скрываются двое шпионов и диверсантов, и мы их найдем. Это война, сударыня, а на войне как на войне, – закончил он свою речь дословным повторением того, что сказал пан Кшиштоф Огинский своему кузену Вацлаву после того, как зарезал часового.

После этого заявления говорить стало не о чем.

– Убирайтесь вон! – приказала княжна таким тоном, что кое-кто из солдат сделал невольное движение в сторону дверей.

– Обыскать комнату! – крикнул толстый лейтенант и первым подал пример, перевернув ночной столик, который стоял у постели князя.

Обыск был недолгим, но весьма основательным. Двое улан даже подрались, не поделив ордена князя. В продолжение всего этого погрома княжна с каменным, вдруг повзрослевшим и осунувшимся лицом стояла у окна, глядя на деревья парка. Толстый лейтенант, привалившись к притолоке дверей, разглядывал ее насмешливым взглядом победителя.

– Еще раз прошу меня простить, – сказал он, когда последний из солдат покинул комнату. В голосе его, как и во взгляде, явственно читалась насмешка победителя над побежденным. – Вы должны понимать, что я только исполняю свой долг. Счастливо оставаться, сударыня.

Княжна не ответила и не обернулась, и толстый лейтенант, небрежно поднеся руку к шляпе, вышел из спальни.

Через полчаса в разгромленную спальню вошли четверо пахнущих землей, в перепачканных глиной сапогах солдат похоронной команды. Не говоря ни слова княжне, громко стуча сапогами и роняя с подошв комья грязи, они подошли к постели, с четырех углов взялись за простыню и подняли ее вместе с телом умершего. Одеяло свалилось на пол, обнажив худые и костлявые ноги князя, торчавшие из-под ночной рубашки. Княжна с криком бросилась к ним, поняв, каким образом капитан Жюно вознамерился выполнить ее просьбу. Один из солдат угрюмо отодвинул ее локтем. Архипычу, который тоже попытался вмешаться и не дать закопать своего благодетеля, как бездомного пса, досталось больше: улан ударил его в лицо пудовым кулачищем, после чего старик, упав на пол, замер, не подавая признаков жизни.

Княжна, поняв, наконец, что сделать ничего нельзя, бросилась к старику-камердинеру. Лицо Архипыча было окровавлено, но он дышал и даже слабо постанывал. Между тем тело князя вынесли вон, небрежно обернув простыней.

Мария Андреевна бросилась следом за уланами. Во дворе она увидела капитана Жюно, который стоя рядом с приехавшим из штаба адъютантом, с сосредоточенным видом читал какую-то бумагу. Бумага эта была приказом выступать в сторону Москвы. Капитан для вида хмурился, но в душе был рад покинуть разоренное имение и двинуться дальше, наступая на город, о котором в армии рассказывали сказки.

– Капитан, это неслыханно! – подойдя прямо к нему, горячо воскликнула княжна. – Это не по-христиански, в конце концов! Ведь вы же обещали!..

Капитан, отлично знавший, о чем идет речь, ожидавший этого нападения и потому старательно делавший вид, что не замечает стоявшую прямо перед ним княжну, с неохотой оторвал взгляд от бумаги и едва заметно поморщился.

– А, это вы… Сожалею, принцесса, но большего я для вас сделать не могу. Через час мы выступаем на Москву, и у нас нет времени на соблюдение формальностей. В конце концов, это война…

– А на войне как на войне, – договорила за него княжна, глядя прямо в лицо капитана Жюно опасно блестевшими глазами.

– Именно так, – согласился капитан. – Я очень рад, что вы согласились меня понять, и хочу еще раз выразить вам свое сочувствие и сожаление о том, что похороны проходят в некоторой спешке.

– В некоторой спешке, – медленно и раздельно, будто эти слова ей были незнакомы, повторила за ним княжна. – Да, мсье Жюно, я вас очень хорошо поняла и запомнила на всю жизнь.

Капитан быстро взглянул на нее, пытаясь понять, была ли в словах княжны угроза, или это ему только почудилось. Княжна продолжала смотреть на него прямым, сухим и блестящим взглядом, говорившим так много, что, казалось, не говорил ничего. В глазах капитана что-то мигнуло, и он поспешно отвернулся к адъютанту.

– Так передайте генералу, что через час мой эскадрон уже будет в седлах, – сказал он. – Скажите генералу, что он может рассчитывать на улан Жюно, как рассчитывал на них всегда.

– Я все передам, – сказал адъютант и сел на подведенную ему лошадь.

– Сударыня, – продолжал капитан, снова повернувшись к княжне Марии, но глядя при этом мимо нее, – мне действительно очень жаль. Я искренне хотел бы помочь вам, но все, что я могу для вас сделать, это предложить место в одном из наших экипажей. – Он сделал жест рукой, указав на дорожную карету князя Вязмитинова, уже выкаченную из сарая, поставленную в ряд с другими повозками и нагруженную награбленным в доме имуществом. – Поверьте, вам опасно здесь оставаться. Одна, в огромном доме, без прислуги… С вами может случиться все, что угодно. Со своей стороны я готов гарантировать вам безопасный проезд до самой Москвы, где, я уверен, между нашими государями будет заключен мир. Там вы сможете вернуться к нормальному течению жизни, а пока… на войне как на войне.

Почти целую минуту княжна смотрела на капитана Жюно своими огромными, сухими, странно и опасно блестевшими глазами, после чего, приняв решение, медленно кивнула и сказала изменившимся, каким-то чужим и мертвым голосом:

– Благодарю вас, капитан. Я с радостью принимаю ваше предложение и готова воспользоваться любезно предоставленным мне в вашем экипаже местом.

– Черт подери, – сказал капитан Жюно, провожая взглядом удалявшуюся княжну, – девчонка чертовски горда!

После этого, на время забыв о княжне, он занялся приготовлениями к предстоявшему походу. Ровно через час, как и было обещано штабному адъютанту, эскадрон капитана Жюно покинул опустевшее имение и вышел на Московскую дорогу, слившись с другими частями французской армии, двигавшимися со стороны разоренной деревни.

Ни один из посланных вдогонку за бежавшими пленниками разъездов по счастливой случайности не наткнулся на кузенов. В восьмом часу утра они, обессилев от голода, жажды и уже начинавшейся, несмотря на раннее время, жары, присели, а вернее, упали отдохнуть в тени старой приземистой березы, которая возвышалась посреди круглой лесной поляны. – Где-то по дороге Вацлав сбросил с себя изорванный, грязный и окровавленный французский колет, оставшись в не менее грязной и окровавленной рубашке. В руке он сжимал ружье, а его левое плечо ощутимо оттягивала книзу сумка с зарядами. Кшиштоф, в коротких ему брюках старого князя и без сюртука, отирая со лба одной рукой смешанный с кровью пот, другой придерживал под мышкой саблю.

– Вот жизнь, – тяжело дыша и еще шире распахивая и без того широко распахнутый ворот, сердито проворчал Кшиштоф Огинский. – А кто-то сейчас нежится в мягкой постели, а когда проснется, станет пить кофе с бисквитами… Тьфу!

Он всухую плюнул на землю и в сердцах воткнул в дерн саблю.

– Да, – стягивая с левой ноги сапог и морщась при этом от боли, согласился Вацлав, – хорошо было бы сейчас стоять во фронте и ни о чем не думать.

Кшиштоф покосился на него с удивлением и несколько раз быстро моргнул глазами, будто не в силах поверить услышанному. Вацлав как будто был неглуп, но как же он, в таком случае, мог мечтать о возвращении в действующую армию – туда, где люди тысячами гибнут и получают увечья без всякой выгоды для себя?