«Вот так, — подумала княжна, закрыв дверь. — Арест, хоть и домашний, он и есть арест. Придется вам, барышня, подождать. На то и расчет: пока я буду ждать, пока полицмейстер будет без толку допрашивать дворню, там уже все кончится... Интересно все-таки, где это — там?»
Она открыла ящик комода, вынула из-под стопки белья запасной ключ от спальни немца, взяла уже однажды пригодившийся ей ключ от платяного шкафа и, зажав оба ключа в кулаке, вышла в коридор. Солдат снова сделал на караул, княжна кивнула в ответ и подошла к двери, что вела в спальню немца. Здесь она обернулась на солдата, но часовой истуканом стоял у двери оружейной, глядя прямо перед собой.
Она отперла дверь и вошла. Из-за задернутых штор в комнате царил прохладный полумрак, и пахло здесь точно так же, как и в прошлый раз, — офицерским одеколоном и сапогами. Княжна раздернула шторы и огляделась. Из-за переполоха, который творился в доме, горничная сюда еще не заходила. Постель герра Пауля стояла неубранной — то есть неоправленной, поскольку немец, судя по всему, этой ночью спал не раздеваясь и не разбирая постели, если вообще спал. Покрывало было смято, и пышная пуховая подушка все еще хранила на себе отпечаток головы. Подойдя поближе, княжна увидела, что и покрывало, и наволочка основательно грязны — так грязны, словно их не меняли в течение полугода. Это было странно, поскольку герр Пауль не выглядел грязнулей, да и белье в его комнате менялось регулярно.
Потом Мария Андреевна вспомнила, что ночью слышала, как стукнула дверца шкафа, и решила проверить, все ли там на месте.
В шкафу по-прежнему висели сюртуки и панталоны немца, и даже папка с рисунками все так же стояла у его задней стенки. Запах одеколона здесь был гуще, но теперь к нему примешивалось еще что-то — едва уловимый кладбищенский запашок сырости, тлена и разрытой земли, запах заброшенного склепа. Наклонившись, княжна раздвинула висевшую в шкафу одежду и обнаружила источник этого странного запаха — свернутый в тугой узел ком одежды, в которой она без труда узнала один из костюмов герра Пауля.
Брезгливо морщась, княжна вынула тряпичный ком из шкафа и встряхнула. Взлетело облако известковой пыли, посыпалась земля, и по паркету со стуком запрыгал крохотный обломок красного кирпича, формой напоминавший наконечник стрелы. Сюртук и панталоны, лежавшие перед княжной, были сверху донизу испачканы землей, известкой и кирпичной пылью. Особенно досталось локтям и коленям: они были основательно потерты, как будто на них долго ползали, а грязь так глубоко въелась в добротное сукно, что удалить ее без помощи горячей воды, мыла и умелой прачки не представлялось возможным. Сзади сюртук лопнул по шву, а жилет и рубашка издавали резкий неприятный запах мужского пота. Судя по костюму, герр Пауль провел вторую половину вчерашнего дня весьма интересно.
«Верно я подумала, что он кладоискатель, — решила княжна. — Интерес к кремлю и испачканное землей платье доказывают это как дважды два. Теперь ясно, зачем он ехал сюда из самой Германии и зачем все время лгал. Что ж, не знаю, как в Германии, а у нас, в Смоленской губернии, где золото, там непременно кровь, по-другому как-то не выходит. Так что же он нашел, этот лукавый немец, — кровь или золото? И с чего, ради всего святого, он взял, что в кремле можно найти клад? А ведь не он один так решил, потому что в последнее время вокруг кремля постоянно идет какая-то возня...»
Уходя, она оставила платье герра Пауля лежать на полу спальни. Время притворства и фальшивых улыбок вышло; увы, княжне казалось, что время вышло совсем и что ей больше никогда не увидеть лживого тевтона — притворщика, проныру, любезника и охотника за чужим золотом.
Вернувшись к себе в комнату, она вспомнила, что минувшей ночью почти не спала, и, не раздеваясь, прилегла на постель. Предзакатное солнце золотило на окнах шторы, в косом луче танцевали пылинки. Сон все не шел, хотя веки горели огнем; княжна лежала, слушая, как размеренно и громко тикают в углу башенные часы, и наблюдала за танцем сверкающих на солнце частичек праха. Мысли ее, как и эти пылинки, беспорядочно роились, ни на чем подолгу не задерживаясь; княжна ждала наступления темноты, но время тянулось нестерпимо медленно, и промежутки между ударами часов, казалось, раз от раза делались все длиннее. Она пробовала читать, но лежавший в изголовье Платон сегодня показался ей еще скучнее, чем обыкновенно, а идти в библиотеку за другой книгой не хотелось. К тому же княжна подозревала, что даже самая увлекательная из книг сегодня покажется ей тусклой и пресной: по сравнению с обступившими ее мрачными загадками рассуждения древних философов и болтовня светских романистов выглядели не стоящими выеденного яйца. Единственным чтивом, которое сейчас могло бы ее рассеять, были записки ее покойного деда, но все его журналы остались в библиотеке вязмитиновского дома, и в них, наверное, до сих пор копался любознательный отец Евлампий.
Губы княжны тронула тень улыбки: простоватый батюшка и все, что было с ним связано, теперь отодвинулись куда-то за горизонт, словно до них было не десять верст, а десять тысяч раз по десять.
В дверь постучала горничная и спросила, будет ли барышня ужинать. Мария Андреевна открыла глаза и только теперь поняла, что все-таки заснула. За окном догорала тонкая полоска заката, в комнате безраздельно царили синие сумерки, черные витые стрелки на блестящем медном циферблате показывали девять с минутами. Княжна крикнула подавать ужин в столовую, зажгла свечу и, подойдя к зеркалу, стала поправлять прическу. За дверью все так же мерно расхаживал часовой; он стерег запертую оружейную, но Марии Андреевне вдруг представилось, что солдат караулит ее и, стоит только ей высунуться из комнаты, непременно пальнет по ней из ружья.
Дикая фантазия при всей своей неправдоподобности основательно ее взбодрила, и мозг княжны заработал в полную силу, вырабатывая план побега. Что она станет делать, выбравшись из дома, Мария Андреевна пока не знала, но и сидеть сложа руки в ожидании неизвестно чего было нестерпимо.
Собственно, никакого особого плана и не требовалось: ее передвижения по дому никто не контролировал, а часовые стояли только возле оружейной, на парадном крыльце и у задней двери. Прошлой ночью никаких часовых и в помине не было, но княжна ушла из дома через окно; теперь же, когда двери столь бдительно охранялись, воспользоваться проторенным путем ей сам бог велел. Она подумала, что напрасно рассказала полицмейстеру про дыру в заборе; впрочем, даже если эта лазейка и была взята под охрану, никто не мешал Марии Андреевне найти или устроить другую. Нужно только дождаться темноты, и тогда троица сонных инвалидов с их ружьями и тесаками не будет для нее серьезным препятствием.
Приведя в порядок свой внешний вид, она спустилась в столовую и поужинала в одиночестве, стараясь есть как можно медленнее, ибо не знала, чем занять себя до полуночи. За десертом она распорядилась накормить солдат, и ей было сказано, что те уже получили плотный ужин и по чарке водки. Говоря о водке, горничная как-то странно посмотрела на княжну, будто желая что-то сказать своим взглядом. Тогда Мария Андреевна всерьез задумалась о том, так ли необходим задуманный ею побег: похоже, домашняя прислуга была уверена, что хозяйке непременно надобно бежать из-под стражи, и даже предприняла кое-какие самостоятельные шаги в этом направлении. Оставалось только надеяться, что кухарка от большого рвения не подсыпала в солдатский ужин толченого стекла или крысиного яду. Впрочем, подобного коварства княжна от своих слуг все-таки не ждала.
Итак, вопрос о побеге повис в воздухе: побег означал бы признание собственной вины, и, хотя полицмейстеру после можно будет объяснить оправданность и даже необходимость такого поступка, прислуге этого не втолкуешь. Так и будут считать, что барышня укокошила своего ухажера, сбежала из-под стражи, а после, видать, откупилась от полиции, благо денег у нее сколько хочешь, а господам, как известно, все дозволено...
