Куницын задумался:

– Не знаю, майор, со мною такого еще не было. Может быть, маму вспомнил бы, а может, батю. Или закурить попросил бы…

– Еще, Павел, выпьем?

– Давайте, майор.

Пашка быстро разлил спирт – на два пальца в каждый стакан. Посмотрел на майора. Тот взглянул на черствый ломтик, прикрывавший стакан, и они молча выпили.

– Скоро приедем, – вытирая ладонью губы, сказал Куницын.

– Ты бы поспал, Паша, часок.

– Не могу я спать, все Колькины губы вижу, пытаюсь услышать, а не могу.

– Тогда выпей еще.

– Спирт кончился, майор.

– Как кончился? – ужаснулся командир.

Выходило, что за четыре дня дороги выпили четыре литра спирта и не заметили этого.

– Перед самым рассветом приедем, – глядя на именные командирские часы, произнес майор Грушин.

– Я еще никого в жизни не хоронил.

– Ну вот, для тебя это впервой. А для меня дело, казалось бы, привычное. Но каждый раз все по-новому.

– В Афгане страшно было?

– Легче, не так, как здесь. Те по-русски не говорили – ни в зуб ногой, а чечены все по-русски умеют, как свои. И знаешь, что интересно, Куницын, я с чеченцами в Афгане воевал. Два лейтенанта, чеченцы, у нас в батальоне служили, хорошие парни, настоящие солдаты. А теперь они, наверное, на другой стороне воюют.

– Да уж, не с нами они, не свои…

– Вот видишь, как бывает! Там мы вместе были, как пальцы в кулаке, а здесь по разные стороны, убить друг друга норовим. Вот жизнь какая!

Скажи нам тогда, что мы друг в друга стрелять станем, морду бы набили. И я и они вместе в военное училище поступали, вместе на полигонах, в одной казарме, из одного котелка хлебали, всегда всем делились. А сейчас заклятые враги…

– Чего ж удивляться, не русские они, этим все сказано, – произнес Куницын.

В отличие от майора, он был предельно прост.

О том, кто именно его враг, не задумывался, вернее, старался не задумываться. Все они были одинаковые – злые, жестокие, мерзкие, и всех их теперь следовало убивать без капли жалости.

– Мужики сказали, когда гробы грузили, что больше в плен «духов» брать не станут, всех будут убивать.

– Это они сгоряча. Мало ли что в запале брякнут? Жизнь – она все на свои места расставит. Да и чеченец чеченцу рознь.

– Все они – гады! – убежденно выкрикнул Куницын. – Все до единого – и мал и стар! Всех их кончать надо! Что за долбанный поезд? Вроде и едем, а вроде и на месте стоим…

– Ты, можно подумать, торопишься, Паша?

– Я не тороплюсь, я в Чечне хотел остаться.

Но ребята попросили меня поехать.

«А вот меня никто не просил, – подумал майор Грушин, взял берет и вытер вспотевшее лицо. – Там проще, тут сложнее».

Минут за двадцать до прибытия в Ельск майор тронул за плечо дремавшего сержанта. Сапожников судорожно дернул головой, вскочил на ноги и глупо засмеялся.

– Что такое? Тревога?

– Успокойся, к дому подъезжаем, сержант.

Давайте, мужики, умоемся, приведем себя в порядок, а то выглядим как бандиты.

Через двадцать минут поезд дернулся и замер. На перроне уже стояли крытый тентом «Урал» и десять спецназовцев в камуфляжной форме. К составу они не подходили, ждали, когда разойдутся пассажиры.

«Слава Богу, женщин нет», – подумал майор, потуже затягивая ремень.

Куницын припал к стеклу лбом, пытаясь разглядеть лица встречавших людей.

– Вон капитан стоит, а вон подполковник, – сказал он, различив два знакомых силуэта. – Эх, тяжелое же возвращение!

– Уезжали под «Марш славянки», с песнями и плясками, – вспомнил проводы Сапожников.

– Да, действительно, тогда гремел оркестр.

А теперь тишина в ушах звенит…

Наконец перрон опустел, и майор открыл дверь вагона. Он спрыгнул на мокрый блестящий асфальт, козырнул подполковнику и тут же пожал руку.

– Здорово, Иван Ильич.

Подполковник обнял майора, похлопал по широкой спине и махнул рукой. Куницын и Сапожников тоже выпрыгнули на перрон.

– Подгоняйте машину! – негромко крикнул Куницын.

«Урал» заревел мотором, заклубился синий дым. Шофер начал медленно сдавать, пытаясь подъехать как можно ближе к почтовому вагону.

– Раненые как? – спросил подполковник, глядя на белые ящики, которые солдаты бережно перегружали из вагона в кузов грузовика.

– В госпитале.

– Остальные как?

– Отдыхают пока, – сказал майор об оставшихся на базе ребятах.

– Завтра генерал приедет, – сказал подполковник, – а может, даже сам министр.

– Какая разница, кто приедет, им-то уже все равно, не встанут по команде, даже если ее сам главнокомандующий отдаст.

Последний гроб исчез в кузове, брезентовый полог опустился.

– Поехали, Иван Ильич, мой УАЗик на площади стоит. Бойцы поедут на автобусе.

– Давай ребят с собой возьмем.

– Пошли в машину, – абсолютно не приказным тоном распорядился подполковник, обращаясь к Куницыну и Сапожникову. – Свое дело вы сделали, недельку дома побудете и назад.

Но дойти до УАЗика майор, подполковник и два сержанта не успели. Им наперерез бросились две женщины в черных платках, они буквально вцепились в гимнастерку майора Грушина. Одна из них истерично закричала:

– Майор, почему мой Коля погиб!?

Майор знал ответ: «Потому, что я жив остался, потому что другие ребята живы».

– Так уж случилось… – майор пытался вспомнить имя молодой женщины, но оно улетучилось из памяти.

Другая женщина, по возрасту чуть старше Грушина, трясла его за правое плечо и тихо плакала, иногда подвывая:

– Почему…

– Война… Они солдаты.

Сапожников с Куницыным стояли и смотрели себе под ноги. Ком подступил к горлу Куницына, он не мог произнести ни единого слова.

– Война, – выдавил из себя Олег Сапожников, – война, Света, война…

– Ой, Олежка! – женщина отпустила майора и бросилась на грудь сержанту. – Ой, Олеженька, как же я теперь буду жить? У нас дети, что я им скажу?

Подполковник молча подошел к капитану и зло пробурчал:

– Капитан, откуда они взялись? Кто сказал им, что поезд приходит сегодня?

– Они тут, товарищ подполковник, с самого вечера. Еще одна была, да ушла куда-то.

– Ее «скорая» забрала, – подсказала Света.

Женщин посадили в УАЗик подполковника, он махнул рукой своему водителю, дескать, гони отсюда быстрее, вези их куда-нибудь поскорее и подальше. УАЗик резко рванул с места.

Солдаты быстро загрузились в автобус. На привокзальной площади остались четверо – майор, два сержанта и подполковник в плащ-палатке.

Руки он спрятал в прорехи и поэтому выглядел немного несуразно, словно был инвалидом.

– Ты сейчас куда, Иван Ильич? – спросил он у Грушина.

– Домой пойду, помоюсь, побреюсь, приведу себя в порядок. А утром – в часть.

– Хорошо. И вы, ребята, давайте по домам.

Уж извините, что не подвез.

– Ничего, нам тут недалеко, через десять минут дома, – сказал Сапожников. – Разрешите идти, товарищ подполковник?

– Идите, ребята.

– Мы завтра утром тоже приходим?

– Нет, не завтра, уже сегодня. Часикам к двенадцати. Отдохните немного.

Привокзальная площадь опустела, как пустеет театральная сцена, когда уходят откланявшиеся актеры. Черный пес с обрубленным хвостом наи скосок перебежал площадь, остановился на том месте, где недавно стоял майор Грушин, сел, задрал голову в светлое предрассветное небо и громко, пронзительно заскулил.

Подполковник Кабанов, заместитель командира бригады по воспитательной работе, не был особенно обременен служебными обязанностями.

Поэтому командир бригады и поручил ему решить вопрос с городскими властями о месте захоронения.

В Ельске было два кладбища – старое и новое. На старом уже давно никого не хоронили.

Оно уцелело чудом: лишь благодаря тому, что на нем были могилы известных революционеров.

Известных, естественно, в местном масштабе, но за неимением других героев в Ельске в советские времена чтили и этих. Также на нем были похоронены два Героя Советского Союза и три Героя Соцтруда. Новое же кладбище располагалось на другом берегу реки Липы, неподалеку от бывшего мужского монастыря.