Двор, в котором жил бывший инструктор спецназа ГРУ Илларион Забродов, никто из жильцов уже не представлял себе без его машины. Она стала такой же неотъемлемой частью старого уголка Москвы, как Амуры в стиле модерн над аркой въезда в тот самый двор.

Старый «лэндровер», один из первых появившихся в Москве, выкрашенный защитной краской, занимал в маленьком дворике почетное место. Если он стоял, уткнувшись бампером, в низкий заборчик цветника, каждый житель двора знал: Илларион Забродов дома. Когда же машина отсутствовала, становилось ясно Забродов уехал, и место возле заборчика никто из автомобилистов занимать не рисковал.

Забродов ни разу ни с кем не поскандалил за это место, просто такого уважаемого человека, как Илларион, никому не хотелось ставить в неловкое положение. Свой джип Илларион любил так же, как хороший охотник любит собаку, как наездник любит верного коня. Но любить — не значит баловать. Машине от хозяина доставалось крепко. — Автомобиль был не броский, никакого лака, обычная матовая краска цвета хаки, которой красят военную технику, покрывала его элегантный кузов.

Скромность и достоинство — вот что роднило хозяина и его машину. Самый сильный и выносливый от природы человек когда-нибудь да устает — самая надежная, неприхотливая техника в конце концов изнашивается. Джип, в свое время пробежавший не один десяток тысяч километров по горным дорогам Афганистана, доставшийся Иллариону в качестве трофея и перегнанный из Кабула в Москву своим ходом, прослуживший Забродову верой и правдой пятнадцать лет, уже требовал основательного ремонта.

Даже Забродову, уже не мыслившему себя без старого, но верного автомобиля, пришлось согласиться с фактами. Иногда «лэндровер» не желал заводиться, иногда в нем клинило рычаг передач, а звук работающего двигателя по ассоциации вызывал в памяти образ отрывающегося от бетонной полосы перегруженного самолета.

«Да, вечных вещей, как и вечных людей, не существует», — подумал Забродов, когда в одно прекрасное утро чуть не опоздал на встречу из-за того, что «лэндровер» упорно не заводился на протяжении четверти часа.

На машину тогда все же подействовали уговоры:

— Ну, заводись же! — приговаривал Забродов, слушая урчание стартера. — Ты меня не подводил раньше, не подведешь и теперь.

Наконец, двигатель отозвался, и в его злом рычании Забродову почудилось это в последний раз! И вот теперь Иллариону предстояло отогнать машину в ремонт, лишиться ее на несколько дней.

Важные дела принято совершать утром, так, словно отсекаешь определенный период своей жизни и начинаешь новый. Инструктор легко спустился с пятого этажа старого дома (а это было равноценно девяти этажам современного) и оказался в небольшом дворе, который по площади был чуть больше его квартиры. Присел, заглянул под машину. Сосед по подъезду, отставной полковник, которому жена не позволяла курить в квартире, стоял возле заборчика, опираясь на собственноручно вырезанную из коряги и покрытую лаком палку с резиновым набалдашником. В его пальцах тлела тонкая дамская сигарета, дым от которой, пропущенный через длинный фильтр, был, наверное, даже чище, чем воздух в центре Москвы.

Раньше полковник курил «Беломор» по две пачки в день, а теперь здоровье не позволяло ему развернуться более чем на десяток сверхлегких дамских сигарет.

Илларион в стильных потертых джинсах стоял на коленях и заглядывал под машину. Полковник хмыкнул:

— Доброе утро, Илларион.

— Доброе, — из-под машины ответил Забродов.

— Небось, мину ищешь? Теперь все на взрывах помешались. Раньше в столице колбасу хорошую труднее было купить, чем сегодня бомбу с часовым механизмом.

— И дешевле, — в тон отставному полковнику ответил Илларион.

— И ты туда же, — осипшим голосом проговорил сосед и тут же закашлялся, поперхнувшись дымом. — Ты-то бизнес не крутишь, нефтью не торгуешь, водкой тоже. Так какого хрена тебе бомбу станут подкладывать?

— Угу…

Отставной полковник толком не знал, чем занимается Забродов, а тот никогда не распространялся о своей профессии. Сосед знал лишь то, что Забродов раньше служил в армии.

— У тебя машина такая, что и без бомбы скоро развалится.

— Внешность бывает обманчива, — отозвался Забродов и наконец-то увидел то, что искал.

У заднего колеса, вплотную прижавшись к нему, сидел уже вполне самостоятельный котенок и беззвучно шипел на инструктора. Манеру прятаться под машину котенок, появившийся во дворе месяц тому назад, завел с первого же дня. Первый раз Илларион его чуть не переехал, тот выскочил уже из-под двинувшейся машины. И теперь каждый раз Забродову приходилось заглядывать под «лэндровер», чтобы случайно не отправить котенка на тот свет.

— Кис, кис, кис, — поманил котенка Забродов. Тот поднял лапу с выпущенными когтями и готов был защищаться.

— Ну и дурак же ты! — беззлобно произнес Илларион и несколько раз щелкнул пальцами.

Испуг у котенка сменился любопытством. Он перестал шипеть и, склонив голову на бок, стал рассматривать шевелящиеся пальцы.

— Кто дурак? — недоуменно проговорил полковник.

Он не мог поверить, что сосед хладнокровно обозвал его дураком. — Что ты сказал? — переспросил он.

Забродову наконец-то удалось выманить котенка из-под машины.

— Конечно, он дурак, — сказал Илларион, провожая взглядом котенка. Тот, гордо подняв хвост, перебрался под соседнюю машину. — Дождется, что его кто-нибудь ненароком задавит.

У бывшего полковника отлегло от сердца:

— Мужики у нас не злобные, — ответил он, — никому не хочется божью тварь зазря прикончить.

«Почему мужики, — подумал Забродов, — вот эту машину женщина водит со второго этажа».

Но поправлять соседа он не стал, а лишь подумал, что если у человек выработался стойкий стереотип, будто за рулем может сидеть только мужчина, то не стоит его в этом переубеждать. Сам полковник уже лет пять за рулем не сидел — здоровье не позволяло.

Старик, усмехаясь, следил за Илларионом и за машиной, которая никак не заводилась. После того как он сам перестал ездить, у него выработалась стойкая ненависть к автомобилистам, всем без исключения. Так иногда ненавидят представителей другой национальности, объединяемых одним емким словом «нерусский». В друзьях у такого человека могут ходить и евреи, и татары, и чеченцы, но все они будут являться исключениями, которые, как известно, лишь подтверждают правило.

«Выпендриваются, — подумал старый полковник, — иномарки им подавай! Навезли металлолома в Россию, не пройти, не проехать! Нет, чтобы „Жигули“ купить или „Волгу“, как говорится, поддержать отечественного товаропроизводителя!»

«Жигули» по застарелой привычке казались отставному полковнику верхом технического совершенства. И хоть он умом понимал, что те, по сравнению с «лэндровером» — обыкновенная консервная банка, но сердцем навсегда прикипел к простым, незатейливым отечественным автомобилям.

Старик глянул на окна своей квартиры. Ни в одном из них своей жены не увидел. Сигарета догорела почти до фильтра, а он так и не накурился. Поскольку супруга за ним сейчас не наблюдала, то скандала он не опасался — отломал фильтр и, обжигая пальцы, один раз затянулся, но зато по-настоящему, почувствовал и вкус табака, и пьянящее действие дыма.

«И сигареты заграничные дрянь, — подумал старик. — То ли дело был „Беломор“!»

Илларион лихо развернулся в тесном дворе, проехался задним колесом в каких-то пяти сантиметрах от ноги отставного полковника. Тот даже не дернулся, знал, инструктор с машиной управляется так же виртуозно, как летчик-ас со своим самолетом. «Лэндровер» исчез в узкой темной арке.

— Развелось у нас живности! — пробурчал старик, глядя на единственного в их дворе бездомного котика, того самого, которого Забродов выманил из-под машины.

Котенок сидел, высунув на божий свет из-за колеса хвост, пребывая в полной уверенности, что его никто не видит.