– Стоит, – проворчал Макарыч. – Если бы я дрова продавал, тогда, конечно, разницы нету, кому, лишь бы подороже. А саженец – он как человек. Да какое там – человек! Он ведь ни убежать, ни пожаловаться не может. Загубишь ты мне деревья, ландшафтный архитектор, как пить дать загубишь. Не верю я тебе, понял? Так что собирай своих бандюков и будь здоров. Кончен разговор!
– Мы ведь можем просто пройти и посмотреть, – сказал Лукьянов, – и никого не спрашивать. Много на себя берешь, отец. Тебе такие деньги предлагают! Сказал бы спасибо, а ты выеживаешься, как муха на стекле… Ну, как знаешь.
Мужики! – позвал он своих спутников. – Аида, посмотрим, что да как.
– Ты ученый, ты и смотри, – лениво откликнулся Хобот.
– Ты в очках, тебе виднее, – поддержал его Рыба.
– Нашел себе мужиков, – добавил молчаливый Простатит. – Тут нормальные пацаны, а мужиков в деревне поищи.
Лукьянов замялся. Сказать, что его не пускает в сад семидесятилетний старик, было как-то неловко. Он вообще не знал, как разговаривать с этими людьми. Пацаны… Простатиту скоро сорок, а туда же – пацан. И что теперь? А теперь делать нечего, взялся за гуж – не говори, что не дюж…
Валерий украдкой вздохнул, поправил на голове картуз и решительно двинулся мимо крыльца сторожки, где стоял зловредный старикан, к саду. Макарыч ухватил его за плечо и рывком развернул к себе. Рука у него оказалась неожиданно тяжелой, и Лукьянов с трудом удержался на ногах. От этого в его душе вспыхнуло дикое раздражение. Старик вел себя странно, как будто прибыл с другой планеты или как есть, целиком вывалился из какой-то старой советской книжки про неподкупных радетелей за общественное благо, презирающих деньги. Ну, если хочет корчить из себя идиота, это его личное дело, но руки-то зачем распускать?! И еще эти уроды, детишки папы Мая, стоят, наблюдают, скалятся… В цирк их привезли, сволочей!
– Руки убери, старый! – грубо выкрикнул он и сначала ударил по запястью сжимавшей его плечо руки, а потом отпихнул Куделина, толкнув его в грудь кулаком.
Старик покачнулся и выпустил плечо Валерия. Губы у него задрожали от обиды и ярости.
– Ах ты сопляк! Ты на кого руку поднимаешь?! А ну убирайся отсюда ко всем чертям!
– Рот закрой, – спокойно посоветовал ему Лукьянов, чувствуя, что нащупал правильный путь. Место тут глухое, если что, все будет шито-крыто… – Не разевай варежку, старик, а то ворона залетит. Сказано тебе, нам саженцы нужны!
Он двинулся в сторону сада. Макарыч снова попытался схватить его за куртку, но Валерий, обернувшись, оттолкнул его обеими руками с такой силой, что старик поскользнулся и упал в снег.
– Аут! – заорал веселый Хобот, и его приятели довольно заржали.
Макарыч уже понял, что сопротивляться бесполезно, и меньше всего ему хотелось поднимать шум. Крики и ругань мог услышать сын, услышать и прибежать на помощь. А какая от него, убогого, помощь? Он в жизни своей мухи не обидел, а вот его обидеть любой дурак может. Есть такие люди, которых хлебом не корми, а дай покуражиться над тем, кто слабее. Их не так уж много, но те, кто приехал в поместье на серебристом джипе, явно принадлежали именно к этой ненавистной Макарычу породе.
Словом, Макарыч решил больше не шуметь. Ну выкопают саженцы, чего уж тут… Снявши голову, по волосам не плачут. Взрослые деревья они, даст бог, трогать не станут, очкарик этот хоть и плохонький, а все ж таки агроном, разберется, что к чему. А саженцы – дело наживное. Новые вырастут, было бы здоровье…
И все, возможно, обошлось бы без кровопролития, но тут откуда-то из-за сарая с утробным рычанием, похожим на гул приближающейся грозы, выскочил чертов гулящий кобель. Эта лохматая скотина достигала в холке чуть ли не метра и имела скверную привычку нападать молча, без предупреждающего лая. Другое дело, что на людей пес бросался редко, в случаях особой необходимости, и сейчас, как видно, лохматый бродяга решил, что имеет место именно такой случай.
Заметили его не сразу, а когда заметили, было уже поздно. В одно мгновение лохматая черно-белая торпеда со всего маху врезалась Лукьянову в грудь и сбила с ног, норовя вцепиться в глотку.
Заезжий агроном заверещал, как попавший в силки заяц, и, барахтаясь в снегу, попытался сбросить с себя собаку.
От машины бежали охранники, вопя на разные голоса и поливая Макарыча вместе с его псом отборным матом. Макарыч сорвал голос, пытаясь отозвать пса, но в поднявшемся содоме кобель его не услышал. А может, и услышал, но пораскинул своими собачьими мозгами и решил, что макарычево дело теперь маленькое – лежать в снегу и отдыхать, пока он, кобель Прошка, будет спасать драгоценную хозяйскую жизнь.
Самым проворным оказался Хобот. Он первым добежал до валявшегося в перемешанном с грязью апрельском снегу Лукьянова и, недолго думая, попытался оттащить пса, схватив его за загривок. Лохматый Прошка немедленно продемонстрировал быстроту реакции, молниеносно повернув голову и цапнув Хобота за ладонь. Хобот взвыл, как милицейская сирена. В следующую секунду у него в руке оказался пистолет. Хобот не стал пугать пса оружием, а сразу снял «ТТ» с предохранителя и трижды выстрелил в оскаленную собачью морду. Утробное рычание сменилось жалобным поскуливанием, пес опрокинулся на спину, в последний раз перебрал лапами и затих.
– Вы что же это делаете, ироды? – неожиданно тихо, с удивлением спросил Макарыч, поднимаясь с земли. – Ты зачем собаку застрелил, сволочь носатая?
– Будешь гавкать, и тебя застрелю, старый козел, – сказал Хобот, засовывая пистолет в кобуру. Руки у него тряслись от бешенства, ствол прыгал и никак не попадал под клапан.
– А, ч-черт!.. Молчи, падло! Молчи, понял?! Будешь знать, паскуда старая, как людей собаками травить!
Он уже почти визжал, тряся в воздухе растопыренными пальцами и страшно выкатывая глаза. Лицо его исказилось в гримасе ярости, губы побелели, и в их углах собралась густая белая пена. Рыба и Простатит хорошо знали эти симптомы. Хобот был, что называется, немного того; в жизни ему не везло, он часто ударялся головой и получал по ней удары от других людей, так что его по этой причине даже не взяли в свое время в армию. Есть такая статья, 7"б" называется. Так вот, по ней призывник освобождается от воинской службы по причине необратимых последствий черепно-мозговой травмы.
У Хобота этих последствий был целый букет, и забить человека до смерти, скажем, ногами ему ничего не стоило, бывали такие случаи. Забьет или, там, пристрелит, а потом руками разводит: кто, я? Ну, это ж надо! Нечего было меня злить, я нервный, у меня и справка есть…
Справка у него действительно была, и таскал он ее в бумажнике, рядом с водительскими правами, которые неизвестно как ухитрился получить. У него-то справка была, но вот у Рыбы и Простатита никаких справок не было, и прятаться от ментов из-за психованного Хобота и десятка саженцев они не желали. Поэтому грузный Простатит осторожненько, бочком двинулся к продолжавшему бесноваться Хоботу. Рыба остался на месте: умиротворение Хобота было делом непростым, и удовлетворительно справиться с ним мог только Простатит, который, как и большинство крупных, очень сильных людей, был, по большому счету, добродушен и покладист. Только он мог подойти к махавшему пистолетом Хоботу без опаски – или почти без опаски – и заставить этого психа угомониться.
Увы, Простатит опоздал. Он немного задержался, помогая встать вывалянному в грязи, мокрому и жалкому агроному, и, пока он этим занимался, Хобот добрался-таки до старика.
– Что ты смотришь?! – проорал он, подскакивая к Макарычу и толкая его в грудь. – Что ты пялишься на меня своими буркалами, сука?! Ты что, недоволен?!
– Доволен, – спокойно сказал старик. – Просто хочу твою рожу получше запомнить, чтобы потом при встрече не ошибиться.
– Ах ты пидор, – внезапно переставая орать, с каким-то удивлением сказал Хобот. – Запомнить, говоришь? Ну, держи на память!
Пистолет все еще был у него в руке, засунуть оружие в кобуру Хоботу так и не удалось, и теперь он ударил старика этим пистолетом по лицу – наотмашь, рукояткой, прямо по челюсти. Бил он не шутя, и старик, конечно, не устоял на ногах, свалился мешком прямо в грязь, а Хобот, подскочив к нему, успел трижды пнуть его в живот своим тупоносым модным ботинком. Потом подоспел Простатит и оттащил приятеля в сторонку, первым делом мягко ухватив его за руку с пистолетом. Напоследок Хобот, набрав побольше слюны, успел харкнуть в лежавшего на земле старика. Была у него такая привычка – неаппетитная, но, несомненно, помогавшая ему самоутвердиться.
