Но не это было главное. Главное, что у Валерии Матвеевны была дочка, а дочка эта в свое время, как положено, вышла замуж, подарив ей сначала зятя, а затем и внуков. Так вот, зять Валерии Матвеевны, насколько было известно Анне, служил на Петровке и даже ходил там, кажется, в весьма высоком чине. Анна никогда не беспокоила соседку просьбами, и теперь, похоже, настало время проверить их отношения на прочность.

Конечно, обычно Петровка не занимается такой чепухой, как украденные яблони, но, может быть, как-нибудь неофициально… На Руси ведь испокон веков все делалось по протекции, так, может быть, это сработает и на сей раз?

Попытаться, во всяком случае, стоило. Как бы то ни было, Анна чувствовала, что не успокоится, пока не сделает все, от нее зависящее. А если у нее ничего не выйдет, то, по крайней мере, ее хоть немного утешит сознание того, что ее вины в этом нет.

В тесноватой, от пола до потолка заставленной полками, которые буквально ломились под тяжестью книг и множества антикварных безделушек, квартире Иллариона Забродова было основательно накурено. Дым слоями плавал под люстрой, и та светила сквозь него мутно, как солнце сквозь облака. , Прямо под люстрой, точно посередине комнаты, стоял выдвинутый сюда из угла стол. Стол был письменный, поскольку нормального обеденного стола Забродов у себя в доме не держал сроду, а беспорядочно пьянствовать на кухне, как это случалось обычно, гости наотрез отказались, сославшись на праздник. То обстоятельство, что хозяин квартиры Первое мая праздником не считал, ничуть не поколебало решимость гостей выпить, как они выразились, «по-человечески». Мещеряков заявил, что он, как полковник ГРУ, просто обязан по долгу службы считать все государственные праздники своими личными, персональными торжествами и отмечать их надлежащим образом и в соответствующей обстановке. Сорокин поддержал его, сообщив, что Московский уголовный розыск тоже относится к разряду силовых структур и является такой же неотъемлемой частью государства Российского, как и армия с ее разведкой. Следовательно, заявил он, если Родина велит праздновать, уголовный розыск дружно, как один человек, отвечает: «Есть!» Заранее настроившиеся на праздник полковники раздухарились настолько, что потребовали от Забродова быстренько организовать на закуску тазик салата «оливье» и большое блюдо холодца, который Сорокин называл «дрыгало». В ответ Забродов молча показал им кукиш, его обозвали бирюком и махнули на него рукой: черт с ним, с салатом, главное, чтобы выпивки хватило.

Но на том, чтобы разместиться в комнате, а не на кухне, как обычно, они все-таки настояли, и теперь все, что раньше беспорядочной грудой громоздилось на письменном столе Забродова – подшивки каких-то старых журналов, книги, стаканчики с карандашами, мелкие безделушки и прочий хлам, – такой же и даже еще более беспорядочной грудой лежало на полу под окном. Поверх всего этого добра лежала принесенная Мещеряковьм по просьбе Забродова карта Брянской области.

Карта была штабная, очень подробная и жутко секретная, потому что карт иного рода в здании, где работал Андрей Мещеряков, попросту не держали.

За отсутствием в доме Забродова скатерти стол был накрыт большим куском обоев. Кусок этот Забродов криво и неаккуратно оторвал от рулона, оставшегося у него после ремонта и хранившегося за диваном уже второй год. С эстетической точки зрения обои сильно уступали настоящей скатерти, зато на них можно было сколько угодно проливать коньяк, ронять закуску, посыпать их пеплом и даже прижигать сигаретами.

В данный момент на этой импровизированной скатерти стояли полная доверху пепельница, полбутылки коньяка, три рюмки и тарелка с колбасными шкурками и несколькими колечками лимонной кожуры. Еще одна бутылка, пустая, стояла на полу у стены, а на подоконнике в ожидании своего часа томилась литровая емкость с водкой.

На стене у двери, что вела в прихожую, был укреплен большой липовый спил. В спиле торчало четыре метательных ножа. На том, что был ближе к центру, висела украшенная двуглавым орлом парадная фуражка Сорокина. Владелец фуражки сидел напротив и по обыкновению с интересом разглядывал прогибающиеся под тяжестью книг полки, в тысячный, наверное, раз пытаясь понять, каким образом в одном человеке на протяжении столь продолжительного времени могли уживаться чокнутый библиоман и спецназовец, причем и то и другое – самой высшей пробы. Забродов был не только тонким ценителем, но и большим знатоком литературы, начиная от изобретения письменности и до наших дней. Он мог на равных спорить с самыми маститыми специалистами по истории литературы, причем те сплошь и рядом вынуждены были признавать его правоту, и в то же время это был непревзойденный убийца и диверсант. Именно непревзойденный, и наилучшим подтверждением этого немного напыщенного эпитета служил тот простой факт, что Забродов до сих пор был жив и здоров.

«Катахреза, – вспомнил Сорокин словечко, когда-то услышанное от Забродова. – Совмещение несовместимых понятий. А может, не таких уж и несовместимых? Почему-то считается, что всякое там чтение, рисование и прочие неконкретные вещи настоящему мужчине ни к чему. И уж тем более они ни к чему настоящему военному. Картины – искусствоведу, книги – библиотекарше, а спецназовцу – автомат и связку „лимонок“. Еще, пожалуй, спецназовцу пригодится быстрота реакции, звериная хитрость и умение повиноваться не рассуждая. А почему? Почему все так однобоко, перекошено? Почему профессор философии, скажем, должен обязательно быть плешивым доходягой в очках с бифокальными линзами, а командир роты парашютистов – тупой горой мяса, безмозглым роботом-убийцей? Кто сказал, что это правильно? Да никто, в общем-то, этого не говорил. Наоборот, нам все уши прожужжали, убеждая в том, что человек должен развиваться гармонично. Просто кишка у нас тонка воспитать такого человека, а когда он почему-то воспитывается сам, без нашего участия и вопреки стараниям педагогов, мы дружно разводим руками и хором удивляемся: это еще что за чучело? откуда такой взялся? Между прочим, если верить некоторым сведениям, в царской армии большинство офицеров были такими, как наш Забродов, – грамотными военными специалистами и при этом высококультурными, образованными людьми. Недаром же говорили, что офицерский корпус – цвет русской нации. Нынешние офицеры, при всей моей к ним симпатии, при всем моем уважении, это же просто злая карикатура на тех, тогдашних. Сначала вырезали под корень, а потом решили скопировать, а кишка-то тонка, рылом не вышли… А теперь сидим, два полковника и отставной капитан, жрем коньяк без закуски и празднуем Первое мая, будь оно неладно».

Его взгляд скользнул по висевшей на рукоятке метательного ножа фуражке, и полковник вдруг испытал ни с чем не сообразное, совершенно хулиганское желание попросить у Забродова еще один нож и попытаться точным броском пригвоздить к мишени собственный головной убор. Это был тревожный симптом, и Сорокин внимательно вгляделся в лица приятелей.

Мещеряков сидел в расслабленной позе, явно наслаждаясь редкими минутами покоя. Его темный цивильный пиджак висел на спинке кресла, узел узкого однотонного галстука был ослаблен, а верхняя пуговица белоснежной, безукоризненно выглаженной рубашки расстегнута. Тонкое нервное лицо полковника ГРУ Мещерякова было, как всегда, серьезным и сосредоточенным, и вообще выглядел он совершенно трезвым, но глаза уже утратили привычную остроту, заволоклись какой-то теплой туманной дымкой, и Сорокин понял, что «взяло» не его одного.

Зато Забродов, как всегда, с виду был, что называется, ни в одном глазу. Одет он был не то по-походному, не то по-домашнему, а в общем, опять же, как всегда – в изрядно поношенные полевые армейские штаны камуфляжной расцветки, линялую майку цвета хаки и растоптанные домашние шлепанцы. В углу рядом с диваном стоял раскрытый тощий рюкзак.

Рюкзак был верным признаком того, что Забродов собрался в дорогу, а принесенная Мещеряковым карта Брянской области проливала некоторый свет на то, куда именно намерен отправиться этот неугомонный путешественник.