В камере предварительного заключения Лукин имел все, что могли позволить заключенному: телевизор, холодильник, теплую одежду. Продукты и курево ему передавали сверх всяких лимитов. Происходило это благодаря знакомствам в криминальном мире, да и подход к охранникам у него имелся.

Имея в своем распоряжении чай, сигареты, он мог рассчитывать на самое дружеское расположение к себе других заключенных. Но жизнь за решеткой – это в любом случае не воля. Сидя в камере, практически невозможно проворачивать новые дела. Зарубежные клиенты всерьез обеспокоились судьбой Лукина. Десять писем написал Самсон Ильич и передал их зарубежным дипломатам, те по своим каналам пытались воздействовать на российское правосудие.

Так уж устроена в России следственная и судебная система, что в верхних эшелонах власти все вопросы довольно легко можно уладить при помощи денег и дружеских связей. Но если уж в низовом звене попался один козел, тогда пощады не жди. Участковый может напакостить куда больше, чем министр внутренних дел. А фамилия у следователя была самая банальная – Иванов, и сошлись в нем все худшие черты русского характера.

Иванов методично вешал на Лукина одно обвинение за другим, и вскоре уже целых два адвоката отбивались от них. Обвинения были абсолютно идиотскими. Не мог же себе позволить солидный пожилой человек, каким являлся Самсон Ильич, убивать, насиловать? Обвинения снимались, но на это уходили силы, время, а потому самые главные – первые обвинения – остались: хранение оружия и боеприпасов.

Когда следствие приближалось к концу и следователь Иванов остался наедине с Лукиным, Самсон Ильич напрямую спросил его:

– Послушайте, начальник, зачем вам это надо? Вы губите курицу, которая может нести вам золотые яйца. Вы довели меня до такого состояния, когда я готов поделиться всем, что у меня есть, лишь бы получить волю. В ваших силах выпустить меня на свободу.

Недобрая улыбка появилась на губах следователя.

– Нет, – покачал он головой, – теперь деньги мне не нужны.

– Даже сто тысяч? – удивленно вскинул брови Лукин и поспешил добавить:

– Конечно, я говорю в чисто умозрительном плане… – он справедливо подозревал, что разговор может записываться и потом быть использован против него.

– Даже сто тысяч, – мстительно скривился Иванов и опередил следующее предложение подследственного:

– Даже двести тысяч мне ни к чему.

Затем Иванов написал на листе бумаги несколько предложений, взял его в руки и показал Лукину. “Я должен был заплатить выкуп за близкого человека, – прочел Лукин, – теперь он мертв, и ты, падла, заплатишь за свою жадность на полную катушку!"

Пока Самсон Ильич читал бумагу, следователь наблюдал за ним с каменным лицом. Он щелкнул зажигалкой, и огонек побежал по рыхлому желтому листку, пожирая слова, которые объясняли, почему Лукину не видать теперь свободы. Торцом зажигалки следователь разровнял черный покореженный лист в пепельнице, и тот рассыпался так же легко, как рассыпалась прежняя жизнь Самсона Ильича.

– Неужели нельзя было сказать тогда прямо?

– Ты бы, морда, все равно не дал. Вы нас ненавидите.

– Вы умный человек, – принялся врать Самсон Ильич, – что было, то было. Можно попробовать начать наши отношения с чистого листа, старый-то сгорел, – пытался достучаться до разума следователя Лукин.

– Я сгною тебя, – пообещал Иванов и, вызвав конвойного, велел увести подследственного.

– Я тоже когда-нибудь вспомню о тебе, – пообещал Лукин.

– Все так говорят, – усмехнулся следователь и издевательски помахал рукой, словно провожал Лукина в дальнюю дорогу.

В камеру Самсон Ильич вернулся задумчивый.

– Ну что, о чем говорили? – принялись, как обычно, допытываться сокамерники.

Самсон Ильич лишь махнул рукой, показывая, чтобы ему не мешали думать. Он лежал на нижнем ярусе нар и бесцельно изучал причудливые переплетения линий на досках верхнего яруса. Доски были старыми, на них проступали остатки надписей, которые уже невозможно было прочесть, потому что охрана заставляла обитателей камеры срезать их. Самсон Ильич скользил по ним взглядом.

"Тут сидели люди до меня, будут сидеть и после, – подумал он. – Предшественникам казалось, что они пишут очень важные вещи, от которых зависит их жизнь и будущее. Но надписи исчезли и ничего не изменили в их судьбе. Если не можешь противостоять урагану, закрой голову, заройся в землю, и он пронесется над тобой. Главное – переждать. Чего ты дергаешься? Ты дергаешься, потому что считаешь, будто попал за решетку несправедливо. Да, тебе подбросили патроны, пистолет, ты никого не убивал. Но признайся, ты совершил в жизни много такого, за что тебя стоит упечь за решетку. Какая разница, что написано в обвинительном заключении? Ты заслужил все это, а значит, должен смириться с судьбой. Сколько святых икон, церковной утвари ты продал, сколько церквей ограбили по твоему наущению? Считай, Самсон Ильич, ты еще дешево отделался”.

Когда принесли ужин, Самсон Ильич отказался от него в пользу сокамерников.

– Лукин думает, – шептались они. – Наверное, следователь предложил ему сделку, вот и решает теперь антиквар.

Зашел спор. Мнения разделились. Одни считали, что Иванов предложил сдать подельщиков, другие – будто следователь потребовал открыть тайники с деньгами и драгоценностями.

До самого утра Самсон Ильич не проронил ни слова, поднялся же просветленный, почти веселый.

– Я для себя все решил, – радостно сообщил он.

– Что?

– Покориться судьбе.

Адвокат, вызванный в следственный изолятор по требованию Лукина, схватился за голову:

– Самсон Ильич, ты решил не бороться?

– Нет, – покачал головой Лукин, – я согласен сесть.

– Ты сошел с ума!

– У меня есть шансы избежать тюрьмы? Только честно! – Лукин взял адвоката за руку.

Тот несколько секунд смотрел прямо в глаза антиквару, затем отвел взгляд:

– Честно говоря, у тебя почти нет шансов выйти на волю. Конечно, мы подадим апелляцию…

– Не надо, – вздохнул Луки”, – меня удовлетворит, если ты сумеешь максимально скостить срок.

– Воля твоя, Самсон Ильич, только я не понимаю, что они с тобой сделали? Ты же всегда был волевым, никто сломать тебя не мог.

– Я сам себя сломал… Стар стал… И еще одна просьба, – Самсон Ильич покрепче сжал запястья адвокату, – сделай так, чтобы квартира и имущество все же остались за мной. Я не хочу, чтобы растащили мою библиотеку, чтобы исчезли мои коллекции.

– Я уже об этом позаботился, – усмехнулся адвокат, – и могу тебя поздравить с новым родственником.

– Как это?

– У тебя, оказывается, появился племянник, о котором ты до этого ничего не знал, и он был прописан в твоей квартире еще до твоего ареста.

– За это спасибо, – расплылся в улыбке Лукин. – Но ты уверен, что он надежный человек?

– Жить он там не будет, к вещам твоим не притронется, после твоего освобождения на имущество претендовать не станет. Он у меня на крючке, по гроб жизни мне обязан. Зря ты так, Самсон Ильич! Я же говорил наверху, если бы ты взял на себя пару махинаций с церковными предметами, они готовы были снять с тебя обвинение в хранении оружия.

– Тогда бы меня посадили с конфискацией. Все уже решено.

– Кем?

– Мной!

Вот так и оказался Самсон Ильич Лукин сперва за решеткой, а потом и за колючей проволокой. В тюрьме и на зоне бесполезно объяснять, что посадили тебя зря, там все сидят ни за что. Попытки оправдаться лишь вызывают насмешливые улыбки у товарищей по несчастью, Будучи человеком сильным, умеющим устраиваться в жизни, Самсон Ильич уважал не столько криминальных авторитетов, сколько мужиков сильных, умеющих противостоять несчастьям. На зоне особенно трудно прожить без друзей и знакомых. Лишенный свободы лишен и выбора. Приходится довольствоваться общением с теми, кого Бог послал. Контингент же в местах лишения свободы специфический, редкий заключенный заинтересуется такой тонкой материей, как искусствоведение.