Танцор скомандовал:

– Скорее!

Олег шагнул в темноту. Калитка тут же закрылась, ключ повернулся, уже изнутри. Секунд через десять Мерцалов вполне ориентировался в темноте. Стояли они на какой-то галерее, пропахшей пылью и столярным клеем.

– Где тут у вас можно пристроиться? – шепотом поинтересовался Мерцалов.

Панфилов стоял в задумчивости.

– Можно, конечно, пойти в гримерную, но туда, бывает, суют нос любопытные.

– Не подходит, других мест, что ли, в театре не знаешь? Вон здание-то какое здоровенное!

Мерцалов понимал: танцор колеблется, стоит ли открывать перед случайным знакомым самые укромные уголки театра. Но другого выхода у Панфилова не было.

«Да есть же, есть тут норки, о существовании которых вряд ли помнит даже пожарная охрана или технический директор, – думал Мерцалов. – А вот гомики наверняка присмотрели себе какой-нибудь заповедный уголок, куда годами никто больше не ходит. Ну же, колись!» – торопил он мысленно танцора.

– Пошли наверх, – наконец-то сказал Панфилов и двинулся вперед.

«Решился. Слава Богу!»

Ступал голубой танцор абсолютно бесшумно, словно и не было у него на ногах тяжелых ботинок. Мерцалов, ловкий от природы, легко поспевал за ним. Они находились в самой глубине сцены. Виктор подвел Мерцалова к металлической лестнице; она вела вверх почти вертикально, на ней невозможно было бы устоять, не держась за перила. Танцор то и дело оглядывался, чтобы убедиться, следует ли Мерцалов за ним. Возле лестницы покачивались кабели, канаты, тросы.

Мерцалов прихватил рукой трос-растяжку, будто проверял – крепок ли? Надежен ли?

– Не задерживайся, у нас тут дежурят охранники.

– Иду…

Они начали подниматься по лестнице.

Где-то внизу раздавались удары молотков, голоса рабочих сцены. Разбирали декорации после сегодняшнего балета и одновременно приступали к монтажу декораций завтрашней оперы «Жизнь за царя». Вскоре все эти звуки остались далеко внизу. Панфилов и Мерцалов поднялись до уровня штанкетов, но лестница, ставшая куда уже, здесь не заканчивалась, уходила немного выше – туда, где в призрачном свете дежурного освещения виднелись узкие переходы мостиков, перекрывавших сцену.

– Однако у вас здесь и лабиринты! – прошептал Мерцалов, когда Панфилов поднялся на верхнюю площадку.

– Мы с тобой вознеслись на седьмое небо, – патетично произнес танцор, подавая Мерцалову руку, хотя в этом не было никакой необходимости.

Тот уверенно двигался по узкой лестнице, несмотря на то, что внизу была пропасть, сорвешься – костей не соберешь. Тут, вверху, уже явственно пахло голубиным пометом, антисептиками, которыми пропитали старые балки перекрытий, застоявшимся потом и тряпьем.

Панфилов стоял на одной из балок. Сюда еще долетали звуки со сцены – удары молотков, обрывки разговоров рабочих, но если прислушаться, то можно было уловить и сонный клекот голубей, обосновавшихся на чердаке.

– Это только тут грязно. А там, куда я тебя веду, чисто и уютно, – танцор многообещающе подмигнул Мерцалову и перепрыгнул на следующую балку.

– Охотно верю.

Так они преодолели метров двадцать, пока наконец не попали к вентиляционной шахте. Они обошли ее по деревянному настилу и оказались возле узенькой дверцы. Панфилов распахнул ее и, пошарив по стене рукой, довернул в патроне лампочку.

Вспыхнул свет. Небольшая комнатка метра два на два с половиной, на полу ее лежал гимнастический мат, старый, местами залатанный. На низенькой тумбочке стояли пустые бутылки, немытые стаканы. Все стены покрывали театральные плакаты. Из них получался довольно-таки интересный коллаж – ни единой женщины, лишь мужчины в облегающих трико, не столько скрывавших, сколько подчеркивавших гениталии.

– Выпьешь? – предложил Панфилов, беря недопитую бутылку.

– Вино?

– Вино, не водку же при моей профессии.

Мерцалов не стал отказываться, принял из рук танцора покрытый отпечатками пальцев стакан и пригубил его, не выпив ни глотка.

– Сносное пойло.

– Нектар, нектар.., истинный нектар – напиток богов и эльфов.

Панфилов пил жадно, кадык под высоко запрокинутым подбородком судорожно дергался.

Танцор обтер губы тыльной стороной ладони и игриво посмотрел на Мерцалова:

– Ты кем любишь быть?

– По-всякому. Меня не на один раз хватит. И так, и так, спешить некуда.

Танцор начал медленно раздеваться. Он скинул куртку, оставшись в свитере, потом стянул с бедер джинсы вместе с бельем, расшнуровал ботинки.

– А ты чего стоишь? – удивился он, глядя на Мерцалова, который, казалось, даже и не собирается раздеваться.

Олег прищурил глаза.

– Если ты не против, я хотел бы посмотреть, как ты мастурбируешь.

– Возбуждает?

– Только этим и могу возбудиться. По-другому не получается.

– Надо же!..

– Сам не понимаю, но и своя душа – потемки.

Танцор захихикал:

– Что ж, давай, смотри.

Панфилов сбросил ботинки. Не прикасаясь руками к джинсам, наступая на штанины, освободился и от них. Тут, на чердаке, было прохладно, и он не стал снимать свитер, лишь задрал его, оголив живот и бедра.

– Это даже не член, – Виктор цокнул языком, – это танцор, – и принялся покачивать бедрами, любуясь вздыбленной частью своего тела.

– Возьми его в руки, – проговорил Мерцалов с едва скрываемым отвращением.

– Прикоснись, прикоснись к нему! – просил Панфилов, протягивая к Мерцалову руки.

– Сейчас, я нежненько, аккуратненько…

– Быстрее, нет сил терпеть.

– Жди.

Мерцалов обошел танцора сзади, положил ладони ему на плечи. Панфилов запрокинул голову и почмокал влажными губами.

– Ну, что же ты тянешь? Целуй.., сейчас!

– Закрой глаза, меня смущает твой взгляд.

Рука Мерцалова скользнула в карман. Черной змеей блеснула удавка, которую танцор не заметил. Теперь уже и Мерцалов ощущал возбуждение, глядя на то, как прогибает спину Панфилов, как закатывает глаза и сладострастно шевелит губами.

– Ну, целуй же… Целуй…

Острый, нежно-розового цвета язык скользил в прорези рта, длинными подрагивающими пальцами танцор гладил свой напряженный, со вздувшимися венами член.

Не спеша Мерцалов набросил удавку на шею танцора и резко затянул ее. Панфилов захрипел, лицо его побагровело. Он попытался руками дотянуться до Мерцалова, но тот отстранился. И тут танцор подался вперед, попробовав сбить Мерцалова с ног. Но Олег удержался, лишь сильнее потянул шелковый шнурок удавки.

– Сдохнешь сейчас, сука поганая.

Танцор стоял на коленях, дергаясь, стараясь освободиться, а Мерцалов сжал его ногами и изо всей силы тянул концы шелкового шнурка. Тот глубоко врезался в шею, исчез в складках кожи…

Борьба продолжалась еще секунд пятнадцать-двадцать. Затем к предсмертным хрипам добавился еще один звук. Запахло фекалиями – произошла естественная физиологическая реакция на удушение, – Панфилов обмяк, завалился на бок.

Мерцалов ослабил хватку, а затем и снял удавку с шеи танцора. Тот лежал на боку, перепачканный в собственных испражнениях, взгляд его остекленевших глаз застыл на ярко горевшей на стене лампочке.

– Пидар гнойный! – с омерзением проговорил Мерцалов, переступая через мертвого артиста. – Захотел, чтобы я тебя трахнул! Погань!

Он пнул мертвеца ногой в бок. По безжизненному, но еще не одеревеневшему телу конвульсией прошло сотрясение.

Мерцалов осмотрел свои ботинки, вздохнул с облегчением: «Чистые».

Кривясь от отвращения, он вытер мертвого танцора пледом, лежавшим возле стены, стер влажное грязное пятно на гимнастическом мате. Он вышел из комнатки и, перепрыгивая с балки на балку, двинулся в глубь чердака. Вскоре он оказался у бывшего дымохода. Открыл дверцу, которой когда-то пользовались трубочисты, заглянул внутрь. Удовлетворенно хмыкнул: «Места хватит». Дымоход здесь делал поворот, и поэтому в колене получилась довольно большая площадка.

Оставив дверцу открытой, Мерцалов вернулся в комнатку, где стоял удушливый, тошнотворный запах смерти, подхватил мертвого танцора под мышки и потащил, стараясь не шуметь, к дымоходу. Засунул труп ногами вперед, несколько раз пнул по голове, заталкивая поглубже, чтобы дверца плотно закрылась, и только после этого отряхнул руки.