– Я совсем устала, – призналась девочка. – Там так жарко… И знаешь, мне жалко будет есть кабаненка.

– Ты хотела сказать, кабанчика или поросенка.

– Да, кабанчика. Он такой маленький.

– Мне его тоже жалко, но он бы все равно погиб-замерз бы в мороз или бы его съели волки.

Аня вздохнула.

– Не думай о грустном, малышка, ведь сегодня праздник. Давай забирайся ко мне на колени, и мы с тобой вместе станем смотреть на огонь.

Поудобнее устроившись на коленях Глеба, Анечка притихла и не отрываясь смотрела, как в жарком зеве камина танцуют на березовых поленьях оранжевые языки пламени, сплетаясь в причудливые фигуры, как уносятся в дымоход скопища искр; прислушивалась к потрескиванию углей, похожему на шепот.

Глеб тоже молчал, задумавшись, не отводя взгляда от камина, следя за золотистыми языками пламени, скачущими, танцующими на березовых поленьях. Вид огня завораживал.

– А почему так интересно смотреть на огонь? – негромко спросила девочка.

– Любовь к огню заложена в человеке с глубокой древности. Когда люди жили в пещерах, огонь их согревал, давал свет. К тому же он отпугивал диких страшных зверей.

– Каких зверей?

– Всяких там тигров, львов…

– Волков.

– Да, и волков.

– А оленей?

– Оленей? Зачем их бояться?

– Так ведь у них огромные острые рога.

– Тогда, значит, и оленей…

– А летучие мыши боятся огня?.

– Летучие мыши? Наверное, боятся. Вообще огня боятся все, кроме людей.

– Ну, ты и скажешь! – хмыкнула Анечка. – Я сколько раз видела, как коты лежат у печки и смотрят на огонь. И собаки тоже…

– Так это же домашние животные, их человек приручил, и они огня не боятся. Хотя', наверное, в душе очень опасаются. Но человек рядом" вот они и доверяют людям и огню.

– А почему же люди не боятся огня?

– Люди тоже боятся огня, только они научились с ним управляться.

– Тоже скажешь, научили управляться! Я помню, какой страшный был пожар!

– Какой пожар?

– Разве ты забыл, как приезжали пожарные и как ты нас с мамой спасал?

– А, да, помню, помню…

Аня стала совсем сонной, и Глеб начал потихоньку укачивать ее. Девочка так и уснула, прижавшись щекой к плечу Глеба. Его охватила нежность, и он неподвижно сидел какое-то время, наслаждаясь удивительным теплом и спокойствием, которые могут исходить только от спящего ребенка. Потом медленно, боясь, как бы старое кресло не закряхтело и не разбудило девочку, поднялся и, бережно неся ее на руках, пошел на второй этаж. Он уложил девочку на кровать, снял с нее туфельки, прикрыл пледом и осторожно, чтобы не скрипнула половица, не стукнула дверь, спустился вниз.

А на кухне за закрытыми дверями о чем-то оживленно спорили Ирина и Амвросий Отарович. Глеб зашел в кухню, приложил палец к губам.

– Что, уснула? – спросила Ирина, улыбнувшись Глебу.

– Да, уснула. Столько впечатлений – дорога, елка, приготовления… Честно говоря, мне тоже хочется спать. Это, наверное, у меня осталось с детства: меня родители всегда отправляли спать часов в восемь-девять, чтобы я мог потом вместе с ними проводить старый год и встретить новый не зевая.

Ирина поднялась с табурета и нежно поцеловала Глеба в губы.

Амвросий Отарович, с засученными рукавами, в цветастом пестром фартуке, ворожил над противнем с поросенком. – – Завидую я вам, – сказал старик.

– Почему завидуете? – поинтересовался Глеб, ожидая услышать сетования на старость, на то, что смерть не за горами.

– У вас впереди длинная-длинная жизнь…

Глеб понял, что не ошибся, но Амвросий Отарович продолжил:

– Но длинная не потому, что вы молоды.

Глеб и Ирина с недоумением взглянули на отставного генерала.

– Тогда почему же?

– Потому, что вы счастливы, а для счастливых людей время почти неподвижно.

– Разве? – удивленно вскинула брови Ирина. – Для счастливых оно летит.

– Не совсем так. Ведь недаром говорят, что счастливые часов не наблюдают. Как ты думаешь, сколько времени прошло, как вы приехали?

– Час-полтора. А может быть, и Полдня, я об этом не задумывалась. Время остановилось…

– Вот видишь, значит, ты счастлива, – вставил Глеб, заглядывая в темные глаза жены.

– Вполне возможно, – с затаенной грустью ответила она. – Но все познается в сравнении, и чаще всего счастье осознаешь задним числом.

– Послушайте, а может, нам выпить по стакану старого доброго вина? Оно нас немного взбодрит, – предложил Амвросий Отарович и стал откупоривать большую бутыль без этикетки.

– Я не буду, – качнула головой Ирина, – мне нельзя. Вы же знаете…

– Да, да, да, – уважительно сказал генерал. – А вот тебе, Глеб, можно и нужно. А то ты такой сосредоточенный, будто решаешь какую-то сложную математическую задачу.

– Да, решаю, – признался Глеб, – но не математическую, и она, к сожалению, никак не решается.

– А что за задача? – понимая, что Глеб не станет рассказывать, все же спросил гостя Амвросий Отарович.

– Да так, – отмахнулся Глеб. – Давайте лучше выпьем, Он уселся за стол.

Вино было налито в высокие стаканы тонкого стекла. Глеб проследил за золотистыми пузырьками, вдохнул терпкий аромат и поднял стакан:

– За удачу, Амвросий Отарович!

– За удачу. Пусть все сложится наилучшим образом. А иначе и быть не может.

Выпив, Глеб спросил:

– Что за вино?

– Это вино двенадцатилетней выдержки. Когда-то мне подарил его один грузинский князь.

– Какой-какой князь? – не удержалась от улыбки Ирина, хотя уже привыкла к чудачествам генерала и его невероятным рассказам. – В наше время настоящий князь?

– Да-да, именно. В наше время – и настоящий грузинский князь.

– А где живет этот ваш князь?

– В Грузии, само собой.

– И что, у этого князя свои виноградники?

– Да, свои виноградники, и он сам делает вино. Делает его так, как делали его отец, дед и прадед.

– Какая-то секретная технология?

– Особого секрета нет: это вино сделано из чуть-чуть подмерзшего винограда, присыпанного снегом.

Поэтому оно такое вкусное, поэтому у него такой прохладный аромат.

– А по-моему, оно пахнет солнцем, – сказал Глеб. – У снега другой вкус.

– Разумеется, пахнет солнцем! Какое же вино не пахнет солнцем? Оно из Алазанской долины.

– Можно мне глоток? – Ирина протянула руку, Глеб подал ей стакан.

– Только не увлекайся! – заметил он с напускной строгостью.

– Я немного, Глеб, всего лишь один-единственный глоток. – Женщина подняла стакан и пригубила вино. – Действительно, божественный вкус.

– Вот видите! Неужели вы могли подумать', что старый Лоркипанидзе будет угощать таких дорогих гостей чем попало?

– Что вы, что вы! – запротестовала Ирина. – Амвросий Отарович, такая мысль никому и в голову не придет!

– Я шучу. Можно же мне пошутить в уходящем году?

– А что, в следующем вы уже не собираетесь шутить? – сказала Ирина и поняла, что допустила бестактность. Она покраснела и виновато отвела глаза. Но старик как ни в чем не бывало бодро ответил:

– Бог даст, буду шутить и в следующем. Если бы вы приезжали ко мне почаще, то на пашем праздничном столе был бы барашек, а не поросенок.

– Хорошо, что мы вас не предупредили, – сказал Глеб, – а иначе вы бы непременно выбрались в Москву, на рынок, а ходить по рынку так утомительно.

– Это смотря для кого, – причмокнул влажными от вина губами Амвросий Отарович. – Для меня походить по рынку – истинное удовольствие. Просто ты не понимаешь прелести базара. И к тому же, наверное, не умеешь торговаться.

– Почему? Умею и даже люблю.

– Да разве славяне умеют торговаться? Нет, нет, Глеб. Вот когда-нибудь мы с тобой съездим, и ты увидишь, как это делается.

Ирина заулыбалась, представляя живописную картинку, как Амвросий Отарович Лоркипанидзе, этот почтенный, убеленный сединами человек будет размахивать руками, спорить, а возможно, даже и браниться с каким-нибудь торговцем с Кавказа. И торговцу придется нелегко. Она-то знала, что Амвросий Отарович горазд на всевозможные выдумки, а за словом в карман никогда не полезет.