«Проклятое любопытство. Не только кошку сгубило оно…»

Это была моя последняя мысль. А потом из тела ушло то, что уходит во время сна, обморока или смерти.

Я иду к свету. К узкой тонкой полоске впереди. Иду давно. Ноги привыкли к долгому подъему по ступеням. Я успел забыть, что двигаюсь по лестнице, а не по горной тропе. Ночью в горах не ходят. Я иду в темноте. Но не ночной – вечерней, надо мной нет звезд. Только узкая светлая полоса впереди. А под ногами слабо светятся ступени. Всегда три. Одну я уже прошел, на второй стою, а на третью только смотрю. И к таким лестницам я не привык: одним боком она врастает в каменную стену, другим обрывается в пустоту. Дрожащую и мерцающую. Туда лучше не заглядывать – глаза начинают болеть, а в животе ворочаться тяжелый и горький комок. Лестница похожа на веревку, уложенную кольцами. Или на Пояс Мюрту, которым он вытащил этот мир из колодца Гонта. Или на…

…винтовую лестницу. Только охренительно большую.

Странное место внизу. И опасное. Те, кто побывали здесь до меня, рассказывали о нем разное. Один видел танец демонов, другой нашел их сокровище, но не смог унести, третий слышал их голоса, только не понял, о чем они говорили.

Я тоже слышу голос и мало что понимаю. А еще я не помню свое Имя и забыл, зачем пришел в это место.

Блин, тут помню, там не помню – ты определись…

Я иду к свету. Давно и долго. Когда я совсем устал, сел на широкую каменную площадку, отдохнул и попил из фляги. Она старая, еще довоенная, и вода в ней всегда свежая и прохладная. Вот только осталось ее совсем немного. Надеюсь, я смогу отыскать воду наверху. И ее можно будет пить. Или найдется кто-нибудь, кто отведает ее прежде меня. После войны много плохой воды. Те, кто ее пил, умирали долго и страшно. Еще мучительнее и быстрее умирали только те, кто в ней купался.

Лестница привела меня к трещине в стене, узкой и длинной – я едва протиснулся в нее. Плащ пришлось снять и нести в руке. Мешка у меня не оказалось. Где и когда я потерял его – не помню.

Снаружи был день. Ночью я и не заметил бы выход. Прошел бы мимо, как проходил мимо больших дыр в стенах. На каждой площадке для отдыха есть такая, и все они ведут вниз, в странное место. А я искал выход. Я многое позабыл в том странном месте – не помню даже, как попал в него, но то, что мне надо покинуть его – это я помнил. Все мои воспоминания перепутались, как товары в мешке старьевщика, как…

…как вещи при переезде. Вроде знаешь, что должны быть, а фиг найдешь.

Вот и опять этот странный голос.

Когда-то меня учили, что если демон заговорит с тобой, надо притвориться глухим и немым – тогда он отстанет.

Снаружи был день. И пыль. Много пыли. Очень много. Только в одном месте может быть столько пыли, и название ему – Проклятая земля.

Я быстро закрыл шарфом рот и нос и вышел из трещины. Оглядываться не стал. Ступени за мной давно погасли. Как и сама площадка, на которой я отдыхал в последний раз.

День был жарким. Я остановился в тени огромного камня, с той стороны, где меньше трещин, и стал быстро делать качиру. Будь мой шарф из сурийского шелка, я бы и глаза спрятал от пыли, а так пришлось оставить узкую щель. Такие качиры носят ильты. И кто-то еще, не помню. Руки привычно справлялись с тонкой тканью, пока я всматривался и вслушивался в тихий знойный день.

Пыль. Она лежала под ногами на горячих камнях, что прятались под ней от солнечных укусов. Но я потревожил пыль, когда шел, и подставил камни солнцу. Пыль легла на сапоги, бледно-рыжие, выгоревшие, но еще крепкие. Пыль легла на одежду, простую, удобную, прочную, похожую на одежду для всех, кто ходит по этим камням. Пыль делает землю ровной и красивой. Прячет шрамы и ожоги, что уродуют ее. Когда-то эта земля была другой, но война искалечила ее. Не осталось ни травы, ни деревьев – только камни. Много камней. Будто все города и горы, что были на этой земле, разрушились и развалились. Остались только камни и пыль. Мелкие камни прячутся в пыли и притворяются, что их нет. А большие подпирают небо. Такое же пыльно-рыжее, как и все вокруг.

Под пылью прячутся не только камни. Ходить по этой земле надо очень осторожно – здесь много трещин. Есть маленькие – наступишь и не заметишь, встречаются и побольше – их легко перешагнуть, но попадаются и настолько огромные, что даже поал может провалиться. Иногда дня не хватает, чтобы обойти такую трещину. Многие из них забиты пылью. Ходить здесь без проводника опасно – ни один караван не ступит на эту землю. Только одиночки еще иногда рискуют. Но их становится все меньше.

Я заметил караван и прижался к камню. Одинокому путнику не стоит показываться на глаза неизвестно кому. Если стоять и не двигаться, то меня не заметят. Может быть. Если тропа не приведет их ко мне.

Караван небольшой, всего два десятка поалов, и только две кутобы. В них прячут особо ценный груз – невольницу, за которую могут много заплатить. Иногда в кутобах едут богатые путники. Они готовы терпеть жару, только бы укрыться от солнца.

Караван все ближе. Я вижу, как слабый ветер заносит его следы. И опять земля кажется ровной и красивой. Но путникам нет дела до исчезающих следов, они не оглядываются. А Идущий Первым смотрит вперед, иногда вверх и намного реже – по сторонам. Его дело вести караван и уберечь от проклятия мертвых. От живых караван защитят другие.

Первым идет проводник: Читающая Путь, Читающая. Среди проводников давно нет мужчин. Еще с последней войны.

Их народ жил здесь до войны. Живет и теперь. Те, кого не убили. Когда-то это была Запретная Земля, и караваны ходили другими дорогами. Теперь сами дороги стали запретными и опасными. Но караванам надо ходить, и они идут по Пыльной, или Проклятой, земле. Так называют ее, когда проводник далеко и не может услышать. А те, кто идет с караваном, не говорят плохо о Читающей и ее земле. Чтобы не обидеть и выбраться живыми из Пыльной земли.

Караван направился в мою сторону! Он уже так близко, что мне видно белое пятно на ноге первого поала.

Я могу вернуться в странное место…

…Если найдешь вход. И если тебе дадут уйти, придурок! Раньше надо было дергаться, а не чесать яй…

…А могу пойти с караваном. Читающим нет дела до одиноких бродяг, а с охраной иногда удается договориться. На весь караван только шестеро охранников. Еще один мечник им не помешает. Если не просить большую долю с оплаты, то почему бы им меня не взять? Можно и самому заплатить, как сделали те, кого охраняют, но не хочется тратить последние сабиры. Их в поясе совсем немного осталось. В одиночку тоже можно идти… Если караван вдруг свернет, не дойдя до моего камня. Но с проводником путь быстрее и надежнее. И воду они умеют находить. Чистую.

Читающая остановилась шагах в десяти от меня. Высокая, худая, в длинном выгоревшем плаще. Лицо, как и у всех, закрыто качирой. Настоящей, из сурийского шелка. Тонкая ткань перед глазами, а выше и ниже – плотная и непрозрачная. Плечи и шея прикрыты, кисти впереди утяжеляют повязку и не дают ветру ее задирать. Такая качира стоит десять сабиров – больше, чем упрятано в моем поясе. Но даже она не защищает от пыли. Она скрипит у меня на зубах, ложится на закрытое качирой лицо, – мельчайшая, легкая, как драгоценная сурийская пудра, что делает золотистой кожу тойя и Старших норторов, – пыль вездесущая. И от нее нет спасения и нет укрытия. Ее нельзя победить, к ней можно только привыкнуть.

Говорят, что Читающие питаются пылью своей Земли. И эта пыль дает им огромную силу. Никто не знает предела сил Читающей. У нее нет поала, и весь путь она проходит пешком. Она встает раньше всех, а ложится, когда все уже спят. Она мало ест и пьет и не несет с собой запас еды и воды. Может долго стоять неподвижно, чтобы обмануть пыльных демонов. И даже в самую жару не ищет спасения в тени. Не снимает свой плащ ни днем, ни ночью, а на привалах сидит, завернувшись в него. Спят Читающие или нет, тоже никто не знает. Как и то, какое тело они прячут под одеждой. Даже тот, кого Читающая сделает своим Избранным, ничего никому потом не рассказывает. Хорошо, если не станет гайнулом. Сразу после войны таких Избранных находили мертвыми и сильно изуродованными. Читающих тогда тоже часто убивали. И называли их по-другому – Иоп-Ха – подстилка демонов.