Когда работы по укреплению стен и строительству были закончены, воины нашего гарнизона разделились на две группы: одна предалась излюбленному занятию — выпивке, другая — охоте, дракам и совершенствованию боевых навыков. Харт, естественно, присоединился к первой группе, а мы с Грессом — ко второй. Гресс обладал множеством талантов, которые охотно демонстрировал всем желающим. Он умел ловить стрелу на лету, с завязанными глазами метать копье в движущуюся цель, сражаться сразу с несколькими воинами. Я с интересом наблюдал за этим странным волколаком: он не боялся металла, отлично уживался с людьми и преданно служил своему вождю, не обдумывая его приказов и не рассуждал. Особенно бросалось в глаза его хладнокровие большая редкость для нас. Волки вообще очень эмоциональны создания, неспособные сдерживать свои чувства. Я учился у него умению контролировать собственные эмоции, что было не лишним в создавшейся ситуации. Гресс с удовольствием делился своими навыками со мной.

В Каершере, во время учебных боев, я обнаружил, что выходить в поединке один на один с врагом, как я это делал в антильском цирке, совсем не то же самое, что драться плечом к плечу в общей потасовке. Гресс обучал меня, как надо вести себя в бою, как сражаться с несколькими врагами одновременно и отступать, когда их слишком много.

Еще в Антилле я видел, что Гресс пользуется настоящим железным мечом. Здесь в Каершере я тоже стал приучать себя к постоянному ношению меча, заменив на него свое старое кремниевое оружие.

— Я носил бронзовую гривну на шее, чтобы быстрее привыкнуть к металлу, — обескуражил меня Гресс своей способностью к самоистязаниям. — Правда, перед преображением ее приходилось снимать.

Я решил ограничиться браслетом и едва не взвыл, впервые надев его. Выдержки Гресса мне явно не хватало, но все же я кое-как привык к контакту с металлом. Не могу сказать, что мне приятно сжимать в руках кусок железа, но теперь это не вызывает такого взрыва отрицательных эмоций, как прежде.

А еще у меня появился угас. Мой собственный, положенный мне, как телохранителю жены вождя. Угасу я дал имя Мохх в честь вожака племени волков, среди которых я вырос. Мой угас был силен и могуч, как Мохх, и мне казалось, я ничуть не обидел вождя тем, что дал его имя своему новому другу. Лошади, как и большинство других животных, плохо переносят близость волков, и поэтому оборотни редко могут узнать, что такое верховая езда. Угасы же хотя и относились к оборотням несколько недоверчиво, но быстро смирялись с их присутствием. Мой Мохх привык ко мне и даже привязался. Я носился на нем по округе, завывая от удовольствия.

Дорога бежит тебе навстречу, воздух взрывает легкие, запахи становятся острее, и ты, слившись со зверем, летишь на высоте человеческого роста над землей. Угас мчится вперед, а все вокруг несется назад. Этот режущий полет, это удовольствие ни с кем нельзя разделить, только ты и угас. Ты вспарываешь воздух своим телом, ты свободен, как ветер. Ты одинокий воин, летящий навстречу судьбе.

Селги не появлялись до конца лета, позволив нам не только достроить вал и ров, но и сделать ловушки и укрепления в лесу. Но потом они стали появляться слишком часто, не давая нам расслабиться. Вялотекущая и размеренная жизнь сменилась ежедневной охотой. Селги охотились на нас, а мы — на них. Они совершали короткие набеги, разрушая окрестные деревеньки, жители которых постепенно перебрались за крепостные стены. Сюда же согнали весь скот. Теперь в нашей крепости негде было и яблоку упасть. Кругом жгли костры, возле них обогревались обездоленные люди.

Наши разведчики донесли, что большой отряд селгов приближается к Каершеру. Бренн решил встретить врага в некотором удалении от защищаемого города.

Пока вождь во главе своего небольшого войска рыскал по окрестностям в поисках врага, Каершер готовился держать осаду под предводительством Харта. Окруженные надежными стенами местные жители, наряду с оставшимися воинами, стояли в дозоре.

Морейн приказала приготовить огромное количество еды и сама следила за тем, чтобы каждому дежурящему на стенах был выдан ужин, а среди ночи дополнительное подкрепление в виде меда и лепешек.

Ночь накрыла своими крыльями ощетинившийся город. Я всматривался в темноту над стеной, стараясь учуять врага. Морейн сама принесла мне кусок жареного мяса на деревянном подносе. Я удивился, всем раздают лепешки, а мне — мясо.

— Я помню твои наклонности, — усмехнулась принцесса.

И тогда мне стало особенно больно.

— Кое-что ты все же забыла, — грустно проронил я.

Я думал, Морейн сразу уйдет, как делала она всегда, когда я пытался заговорить с ней о нашем прошлом. Но она не ушла. Стояла рядом, смотрела, как и я, в беспросветную темноту и молчала. Я подумал, что она высматривает отряд Бренна, и сказал ей:

— Там никого нет: ни врагов, ни друзей.

В черном небе полная осенняя луна насмешливо смотрела на нас. Морейн стояла так близко, что я слышал, как ее сердце разгоняет по телу кровь, чувствовал, как тревожно ей здесь без Бренна.

— Пожалуйста, уходи, — попросил я дрогнувшим голосом.

Она не ушла, а лишь опасливо отодвинулась от меня и оглянулась, желая убедиться, что поблизости достаточно людей. Как всегда, когда ей было плохо, она пришла ко мне, в надежде получить утешение. Я сказал ей:

— Ты — жена вождя, ты не должна бояться, когда он уходит. На тебя же смотрят наши люди, ты подаешь им пример.

— Никто, кроме тебя, не видит, что мне страшно, — возразила она и, помолчав, попросила: — Расскажи мне, что было в Антилле после моего отъезда.

За все время, прошедшее после моего возвращения, она впервые поинтересовалась подробностями моей жизни в Городе Солнца. Я описал ей, естественно, приукрасив, как мог, свои геройские подвиги по нападению на Кийю и спасению Гвидиона. Во всех красках расписал свое несчастное заключение в каменном колодце антильской тюрьмы. Она переживала, на ее ресницах блеснули слезы.

— Ты сможешь простить меня когда-нибудь, Блейдд? — спросила она.

Что я мог ей ответить? Что каждый раз, когда я вижу, как Бренн по вечерам обнимает ее за плечи и уводит в их дом, во мне все пылает от ревности и зависти? Что, когдаона выбегает на крыльцо его встречать, обдавая меня своим яблоневым ароматом, я снова умираю в который раз? Но я видел, что в ее глазах вновь плещется бирюза, что она снова стала похожа на прежнюю девочку, смутившую однажды зазевавшегося волка. Разве можно винить человека за то, что он счастлив? Конечно, я ответил ей:

— Как я могу не простить, ведь я люблю тебя.

Она посмотрела на меня сияющим взглядом из-под мокрых ресниц и сказала:

— Ну и хорошо, спасибо тебе.

И ушла. Как будто мое прощение было ей нужно.

Вскоре мы узнали о сражении, разыгравшемся за лесом у болот. Вождь вернулся с победой, но половина наших людей осталась на болотах. Бренн был ранен в плечо, Морейн плакала, как ребенок, спрятавшись в своей комнате. Ни Бренн, ни другие воины не одобрили бы такую слабость. После разгрома селгов они больше не угрожали нам массовым нашествием, а лишь досаждали редкими набегами и грабежами.

Гвидион появился только после Самайна, привез известия, что войско короля вернулось из Кельтики с неудачей, военный гений Рикка был не на высоте. Бренн злорадствовал и сказал Гвидиону:

— Следующим летом король попросит меня возглавить его войско, и ему придется очень долго меня уговаривать.

Гвидион провел у нас две недели, ездил с Бренном на охоту, осматривал новые постройки и рвался в Поэннин. Теперь он жил там один. Белин отстроил себе несколько крепостей на юге и наведывался в Хребтовину все реже. Братьев король держал при себе. Лишь Гвидион, как и раньше, проводил основное время в Поэннине, где все его оставили, наконец, в покое, и он смог погрузиться в свои исследования и изыскания. Бренн подумывал о возвращении в Поэннинскую крепость, но то ли привык к Каершеру, который практически отстроил заново, то ли имелись какие-то другие причины, но мы по-прежнему жили здесь.