Но выхода не было, пахучий дымящийся отвар, подавляющий преображение, сковывал мой свободный разум, жара давила, и исчезало всяческое желание сопротивляться бездумному течению ленивой дворцовой жизни. Я так же, как когда-то Морейн, начинал впадать в забытье.

Слабая надежда на то, что мой король выкупит меня из мучительного рабства, поданная мне Морейн, казалась теперь напрасной мечтой. Но все же, с трудом преодолевая дурман безразличия, я ждал возвращения антильских кораблей, которые могли принести мне спасение.

Антильские корабли вернулись в конце лета лишь с теми воинами, что были оставлены в порту. Дорен и его приближенные отправились сопровождать принцессу в Эринир и находились там, когда он пал. Антильцы встали в ряды защитников замка и погибли в неравном бою. Город Солнца взволнованно встретил эту новость.

Царица осудила неразумное поведение своих подданных, вставших на защиту чужого государства и короля. Она не знала, как внезапно умели появляться поэннинцы и, конечно, не могла предположить, что у Дорена и его людей не было времени покинуть Эринир, и они были вынуждены защищать свои жизни и жизнь антильской царевны. Хорошо еще, что корабли — эти глаза и руки отдаленной от мира Антиллы — вернулись невредимыми.

Гелиона горько сожалела о потерях. Вновь она осталась без умного, преданного и хитрого Главного Советника, без вздорной царевны-полукровки, усиливающей ее магию. Но самое ужасное было то, что король варваров мог расценить участие антильцев в бою за Эринир как нападение с ее стороны. Она проклинала эту бессмысленную самоотверженную гибель своих подданных, способную спровоцировать варваров. Нет, конечно, она их не боялась. С чего бы ей опасаться этих отсталых дикарей, неспособных пересечь Океан. Но ее смущали донесения разведчиков о гадирцах, слишком часто посещавших Медовый Остров с тайными визитами. И еще ее волновала судьба Морейн, царица надеялась вернуть ее, заплатив выкуп. Она раздумывала, как ей лучше поступить: направить ли на Медовый Остров своих послов, или обратиться к гадирцам с просьбой выступить посредниками в этих переговорах. Несмотря на глубокую взаимную ненависть, Аатилла и Гадир оказывали порой друг другу помощь в контактах с внешним миром.

Новость о захвате Эринира вырвала меня из оцепенения. Воспоминания о битве в Землях Рудаука и о последовавшей жестокой расправе над пленными были еще слишком свежи в моей памяти, и я отлично представлял себе, что могло произойти с моей Морейн. И я, не выдержав, сорвался. Я бросился к Кийе, сметя охрану ее покоев и раскидав всполошившихся рабынь, кинувшихся при виде ее озверевшего любовника на защиту своей госпожи. Я схватил Кийю за плечи и начал трясти ее, что-то крича. Меня оттащили от нее запоздавшие охранники. Я орал, требовал, чтобы меня отпустили на Альбион спасать Морейн. Опомнившись от шока, Гелиона разобрала, наконец, в моем бессвязанном рычании имя антильской царевны. Она сделала какие-то пассы руками над моей головой и изумленно отпрянула: на моем лбу проступили светящиеся голубые отпечатки пальцев Морейн. По лицу Гелионы я увидел, что она догадалась и о Гвире, и о моих чувствах к Морейн. Она оскалилась, как дикая кошка, и зашипела:

— А ты надеялся, что она вернется за тобой, волчонок?

— Она бы не вернулась, это был побег, — проговорил я мстительно, понимал, что это уже не повредит Морейн.

Кийя побледнела и ответила с ненавистью в голосе:

— Ну что ж, твоя полоумная царевна сама избрала свою судьбу, променяв мой дворец на логово таких же дикарей, как ты. Надеюсь, они заставят ее пожалеть об этом.

Я зарычал и, вырвавшись из рук державших меня охранников бросился на царицу, рассчитывая покончить с ней одним ударом клыков. Скорость моего прыжка значительно опережала реакцию охраны, и мои зубы неминуемо сомкнулись бы на смуглой шее Кийи, отомстив таким образом и за мое рабство, и за страдания Морейн. Но Кийя, к моему удивлению, проявила невиданную резвость. Взвизгнув, она, позабыв о своей гордой осанке и царском достоинстве, метнулась за внушительную тушу растерявшегося вельможи. Десятки копий уперлись в мое тело, заставив опуститься на колени. Мои бывшие товарищи не оставляли мне надежды.

Знаете ли вы, на что способна разъяренная, обманутая женщина? А если она еще облечена властью и к тому же ведьма? Впрочем, она сама была виновата в своей слепоте. Безграничный эгоизм и привычка к всеобщему повиновению сделали ее безразличной к чувствам других. Я же поступил очень глупо, выдав себя с головой. Если бы я сдержался, то, может быть, смог бы найти какой-то выход или доводы для убеждения Гелионы отправить меня спасать Морейн. Но эта мысль пришла ко мне слишком поздно. Теперь же, по приказу царицы, меня кинули в каменный мешок, откуда выбраться невозможно.

Я бросил последний взгляд на ненавистное низкое небо. Свет померк, и я оказался в глубоком темном колодце. Воняло гнилью и нечистотами. Мои глаза сразу привыкают к темноте, я вижу ночью не хуже, чем днем. Прижавшись к стенке, сидел какой-то грязный, заросший человек. Я молча опустился напротив. Сдерживающее магическое питье мне больше не давали. После долгого воздействия подобной отравы оборотни переживают особенно тяжелое и болезненное преображение. Чем дольше принимаешь сдерживающий отвар, тем ужаснее будет срыв, который, увы, не замедлил произойти. Я был не один в этом колодце, и легко можно представить, что произошло с человеком, оказавшимся в замкнутом помещении с голодным и безумным волком. И я остался в одиночестве.

Мысли о судьбе моей возлюбленной так долго затмевали все другие, что только спустя несколько дней я вспомнил о своем племени. Что стало с ним? Я не сомневался: ни один из волков не покинул своего короля, вся стая вышла на поле боя. А значит, никто не выжил. Никто, кроме меня.

Что мог сделать для своего освобождения из каменного колодца волк, вооруженный только клыками и ненавистью? Ничего, только выть, рычать да злобно скрести когтями холодный камень. Никто уже не наденет по мне траура, разве что одинокие вершины скал, под которыми осталось мое жалкое убежище. Время тянулось, как густой кисель, лишая меня надежды.

Суровое поэннинское лето неизбежно приближалось к концу, холодный осенний ветер приносил пряные запахи, новые тревоги и дурные предчувствия. Все ждали возвращения войск с данью. Уже прискакали вестовые с донесениями о том, что обозы, полные добра, а также скот, рабы и заложники скоро появятся в Поэннине. Все обитатели крепости суетились и были заняты делами. Тара уже второй день пропадала на кухне, поглощенная заботами. Гвидион все чаще отлучался в горы.

Инир возился в углу, раскладывая высушенные лечебные травы по полотняным мешочкам. Морейн сидела в хозяйском кресле, в которое Ворон никому не позволял садиться кроме нее и Гвидиона, и наблюдала, как птица ходит по глиняной дощечке, приготовленной заботливым Иниром для мага. Ворон оставлял на мокрой глине следы, а Морейн пыталась прочесть их. Инир сердился, когда Ворон портил его работу, но еще больше его злило, что молодая бездельница даже не пытается ему помочь. Морейн видела — Ворон тоже тревожится, он не спит целыми днями, как прежде, а суетится, чистит перья, летает под потолком, тяжело взмахивая крыльями, а иногда неожиданно громко для приглушенной коврами пещеры начинает кричать: «Крра! Крра!»

Однажды с утра вся крепость наполнилась пронзительными звуками труб и гомоном. Морейн вышла на крыльцо и, прислонившись к стене, наблюдала, как слуги и воины разбирают прибывающие обозы. На площади собрались вожди и все королевские братья, с ними вернулся и король, присоединившийся к поэннинским войскам где-то на горных перевалах.

Морейн заметила Харта и рыжего верзилу по прозвищу Огненная Голова. Там же стоял и Бренн, которого она не видела со дня падения Эринира. Принц, нервно жестикулируя, что-то рассказывал Гвидиону, одновременно отдавая приказания своим людям и хлыстом подгоняя рабов. Вожди отчаянно спорили с королем, отстаивая свои доли в привезенном провианте и добре, требуя вмешательства друида.