– О господи! – воскликнула принцесса. – Сразу видно, куда вы клоните. Эта сказочка довольно пошловата; она оскорбляет мою девичью честь. Придумайте что-нибудь поправдивей, поинтересней, а главное – поновей; что-нибудь такое, что могло бы «завершить образование моего сердца и ума», как говорил египетский профессор Линро [64].

– Извольте, госпожа, – ответил находчивый змей, – вот вам наиправдивейшая история:

Жили некогда три пророка, все они были одинаково честолюбивы, тяготились своим положением и дерзали мечтать о царском сане. От пророка до царя всего один шаг, а кому из смертных не хочется подняться на ступеньку выше по лестнице фортуны? Что же касается прочих пристрастий и привычек, они у них были совершенно разными. Один прекрасно проповедовал перед своей паствой, которая в ответ награждала его рукоплесканиями, другой был без ума от музыки, а третий любил приволокнуться за девицами. И вот однажды, когда они собрались за столом, чтобы потолковать о прелестях царской жизни, им явился ангел Итуриель.

«Владыка всего сущего, – сказал он, – послал меня вознаградить вас за вашу добродетель. Вы не только станете царями, но и сможете полностью удовлетворить свои пристрастия. Вас, – молвил он первому пророку, – я сделаю царем Египта, и вы сможете сколько угодно заседать в своем совете, который будет рукоплескать вашей мудрости и вашему красноречию. Вы станете владыкой Персии, – сказал он второму, – и сможете днем и ночью наслаждаться божественной музыкой. Ну, а вам, – обратился он к третьему, – достанется Индийское царство, а в придачу к нему очаровательная любовница, которая никогда вас не покинет».

Тот из пророков, кому достался Египет, начал с заседания тайного совета, в который входило всего каких-нибудь двести мудрецов. Он, как водится, произнес перед ними длинную речь и был вознагражден бурными рукоплесканиями. Его сердце познало радость похвал, в которых не было и намека на лесть.

Вслед за тайным советом он созвал совет по иностранным делам, куда более многочисленный. Новая его речь была принята с еще большим восторгом. Затем последовали прочие советы. Жизнь царя Египетского стала сплошным упоением собственной славой. Молва о его красноречии облетела всю землю.

Пророк, сделавшийся царем Персидским, начал с того, что заказал себе итальянскую оперу, в которой были заняты полторы тысячи хористов-кастратов. Их голоса потрясали душу, проникая до мозга костей, где она, как известно, располагается. За первой оперой последовала вторая, за второй – третья, и так далее, без перерыва.

Индийский царь заперся со своей любовницей и предался упоительнейшим наслаждениям. Необходимость ласкать ее без передышки мнилась ему высшим счастьем, и он сожалел о печальной участи своих сотоварищей, одному из которых приходилось все время просиживать в совете, а другому – в опере.

По прошествии нескольких дней все три царя услышали за окнами шум: то выходили из кабачка на работу развеселые дровосеки, прижимая к себе своих подружек, которыми они могли при желании обменяться. Тут наши цари не выдержали и взмолились ангелу Итуриелю, чтобы он замолвил за них словечко перед владыкой всего сущего и позволил им превратиться в дровосеков.

– Не знаю, – прервала змея принцесса, – исполнил ли владыка всего сущего их просьбу, да и знать об этом не желаю. Знаю только, что я сама никого и ни о чем больше не просила бы, если бы меня оставили наедине с моим возлюбленным, с милым моим На-ву-хо-до-но-со-ром!

Своды дворца содрогнулись от звуков этого грозного имени. Вначале, как помнит читатель, с уст принцессы сорвался один только слог «На», потом – «Наву», еще через некоторое время – «Навухо», а теперь она, не в силах совладать со своей страстью, произнесла целиком это запретное слово, нарушив клятву, которую дала отцу. Придворные дамы хором повторили за ней. – «На-ву-хо-до-но-сор!», – а зловредный ворон тотчас же помчался доложить об этом царю. Сердце Амазиса омрачилось, а вслед за тем помрачнело и его чело. Вот как змей, самый изворотливый и хитрый из всех тварей земных, может навредить женщине, полагая оказать ей услугу. Разгневанный царь послал за дочерью двенадцать альгвасилов, которые готовы были исполнить самый жестокий его приказ, оправдываясь тем, что «им-де за это платят».

Когда дрожащая от ужаса принцесса была приведена в шатер царя, он сказал ей:

– Дочь моя, вы знаете, что любая принцесса, которая дерзнет ослушаться своего отца, достойна смерти, иначе ни в одном царстве не было бы порядка. Я запретил вам произносить имя вашего возлюбленного Навуходоносора, моего заклятого врага, который семь лет назад сверг меня с престола, а потом сгинул неведомо куда. Вместо него вы отыскали какого-то быка и назвали его Навуходоносором. Справедливость требует, чтобы я отрубил вам голову.

– Да свершится ваша воля, батюшка, – молвила принцесса. – Но дайте мне время, чтобы я могла оплакать свою девственность.

– Справедливое требование, – согласился царь Амазис. – Его должны уважать все человечные и просвещенные монархи. Даю вам день на оплакивание вашей девственности, раз вы утверждаете, что сумели ее сохранить. Завтра, на восьмой день моего здесь пребывания, ровно в девять утра, я скормлю белого быка рыбе Ионы, а вам отрублю голову.

И прекрасная Амазида, в сопровождении придворных дам, отправилась на берег Нила оплакивать все, что сохранилось от ее девственности. Мудрый Мамбрес предавался неподалеку от нее размышлениям, считая часы и минуты, оставшиеся до казни.

– Ах, дорогой мой Мамбрес, – обратилась к нему принцесса, – когда-то вам удавалось обратить нильскую воду в кровь, а теперь вы не можете отвратить моего отца от его жестокого решения! Неужто вы допустите, чтобы завтра, в девять утра, отрубили мне голову?

– Все будет зависеть, – отозвался погруженный в свои размышления Мамбрес, – от проворства моих гонцов.

На следующее утро, как только тени обелисков и пирамид отметили на земле девятый час утра, белого быка связали, чтобы бросить на съедение рыбе Ионы, а царю подали огромную саблю.

– Увы, увы! – повторял про себя Навуходоносор. – Мало того, что мне пришлось провести целых семь лет в обличье быка, меня же еще и скармливают какой-то рыбе, едва я успел обрести свою возлюбленную!

Никогда еще мудрый Мамбрес не размышлял столь усердно, как в то утро. И вот, когда он целиком погрузился в свои горестные мысли, вдалеке показалось то, чего он так ждал. К берегу Нила приближалась огромная толпа. Сто мемфисских сенаторов несли на золотых носилках, украшенных драгоценными камнями, соединенные вместе изображения Изиды, Озириса и Гора; перед ними выступали сто девушек, игравших на священных систрах. Четыре тысячи жрецов, чьи бритые головы были украшены венками, ехали верхом на гиппопотамах. За ними столь же торжественно выступали фиванский овен, шакал из Бубаста [65], кошка из Фебеи [66], крокодил из Арсинои [67], козел из Мендеса [68] и множество других низших божеств Египта, явившихся на поклон великому быку Апису, столь же могущественному, как Изида, Озирис и Гор, вместе взятые.

Среди всех этих полубожеств сорок жрецов несли огромную корзину, полную священных луковиц, которые если и не считались настоящими богами, то весьма на них смахивали.

По обеим сторонам божественной процессии, сопровождаемой бесчисленными толпами народа, шагали сорок тысяч воинов в шлемах на голове, с мечами у пояса, колчанами за спиной и луками в руках.

Жрецы распевали хором, и пение их наполняло душу возвышенной и умилительной гармонией: