С того памятного дня прошло больше семи лет, но до сих пор Ева помнит, с каким восторгом она вернулась в свою захламленную квартиру, с какой нежностью пробежала пальцами по лакированной поверхности комода (середина XVIII века, как оказалось), с каким трепетом стерла пыль с херувима, с какой неожиданной радостью осознала, что все эти вещи, принадлежащие некогда русским аристократам, – теперь ее, и с какой непоколебимой уверенностью решила – она с ними никогда не расстанется!

Слово свое она сдержала: ни одна мелочь, даже самая бросовая (паршивенькое начало XX века), не покинула этой квартиры. Даже глупая конфетница из горного хрусталя, которой она не очень дорожила, осталась стоять там же, где стояла всегда – на буфете. В принципе и сам буфет ей не сильно нравился, уж очень был громоздок, но и его она не собиралась продавать. Не говоря уже о кривоногом столике, ее любимце, на котором так хорошо смотрелся белый ретро-телефон…

Вдруг телефон зазвонил. Да так неожиданно громко, что Ева поперхнулась кексом, который машинально жевала.

– Вот хрень, – выругалась она сквозь зубы и, стряхнув с губ пахнущие медом крошки, взяла трубку. – Алло!

Ей никто не ответил. Из трубки доносилось лишь легкое потрескиванье и далекая музыка.

– Что за ё-кэ-лэ-мэ-нэ? – рявкнула Ева в мембрану. – Але!

Опять молчание. И когда Ева уже собралась бросить трубку, на том конце провода неожиданно отчетливо прозвучало:

– Старуха умерла!

Эдуард Петрович, покряхтывая, влез в салон своей машины. Пыхтя и вытирая пот крахмальным платком, уселся. Поерзав на сиденье, принял положение для его грузного тела удобное, откинулся на спинку, закрыл глаза. «Надо худеть, – в очередной раз подумал он, – иначе до шестидесяти не дотяну. На красоту фигуры плевать, не до красоты нынче, в моем возрасте главное здоровье, которое, как известно, не купишь… К сожалению…» Иначе у Эдуарда Петровича было бы самое лучшее, самое молодецкое здоровье, потому что он дьявольски богат.

– Куда едем, Эдуард Петрович? – мягко спросил водитель, повернувшись к боссу всем корпусом, он знал, что старик любит, когда ему смотрят прямо в глаза.

– Давай в контору, – буркнул Эдуард, расслабляя ремень на брюках. Ему тяжело было сидеть с утянутым брюхом, вот и расстегнул, чтоб дышалось вольготнее. – Потом вернешься за Каринкой, свозишь ее к массажисту.

Каринкой он звал свою любовницу Карине, королеву красоты Армении, приехавшую в столицу дружественной России для того, чтобы стать звездой. Звездой она, понятное дело, не стала, в Москве таких королев пруд пруди, зато отхватила себе богатого, доброго, а главное – совсем не требовательного любовника. Единственное, на чем наставил Эдуард, так это на порядочности: то есть не красть, не врать, не изменять. Еще – не пытаться «залететь» и не требовать регистрации отношений. Хочешь детишек и штампик в паспорте – ищи другого, а Эдуард Петрович в этом не помощник: слишком стар и слишком мудр, чтобы поверить в то, что голозадая молодуха полюбила его за красивые глаза, а не за счет в Цюрихском банке… К тому же Эдуард уже был когда-то женат (супружница его, к сожалению, умерла молодой), и дети у него имелись (эти неизвестно, правда, к счастью или к сожалению, живы-здоровы), но ни жена, ни дети не сделали его настоящим семьянином. Он всегда был одиночкой. Волком-одиночкой! Вульфом, именно такое «погоняло» дали ему на зоне, и именно так (за глаза, конечно) его называли до сих пор.

Сидел Эдуард Петрович три раза. Первую ходку получил малолеткой, вторую – уже в зрелом возрасте, третью – сразу за второй. Освободившись в последний раз, Вульф поклялся себе больше не попадаться. Клятву сдержал, хоть для этого и пришлось пойти на пару заказных убийств.

Когда он сидел во второй раз, умерла его жена, и дети, пацан и девчушка, остались на попечении его матери, женщины бескомпромиссной, волевой, властной, именно она запретила ребятам видеться с отцом, потому что такой отец, по ее же словам, детям не нужен. И дети согласились, они соглашались со всем, что вдалбливала им бабка… Эдуард вспомнил, как попытался однажды поговорить со своей дочерью. Было это давно, девчушке только-только исполнилось двенадцать, а он всего месяц, как «откинулся» во второй раз. Эдуард подошел к девочке, когда она возвращалась из школы (было двадцать пятое мая, последний звонок, и малышка, помнится, была разряжена в банты и парадную форму), сказал, что он соскучился, что хочет чаще видеться, что, несмотря ни на что, любит их с братом и мечтает с ними воссоединиться… И что же ответила на это его малолетняя дочура, его любимая, дорогая девочка? А девочка ответила так: «Ты вор и убийца. Я тебя ненавижу!» А потом еще добавила, что если он попробует подойти к ней еще раз, она вызовет милицию и скажет, что отец пытался ее украсть…

Эдуард Петрович больше с дочкой не виделся. И с сыном тоже, потому что его мамаша, узнав о той встрече, срочно приняла меры: отправила детей на все лето в пионерский лагерь.

А по осени Вульф опять загремел в тюрягу.

Чудны дела твои, Господи! Всего двадцать лет назад он был вором и убийцей, а теперь – солидный бизнесмен, глава концерна «Голд-трейд», миллионер, меценат и, что самое странное, кандидат экономических наук…

Эдик покрутил перстень на толстом безымянном пальце (золото, бриллианты, большой изумруд в центре), он любил его крутить, чтобы полюбоваться игрой камней, но делал это только наедине с собой, потому что стоило повернуть печатку, как под ней тут же обнаруживалась татуировка. Сделал, дурачина, по молодости, а теперь прикрывай… Конечно, можно ее вывести, как он уже вывел три наколки: на груди, плече, запястье, но на пальце, говорят, особенно больно, а боли Эдик боялся…

– Эдуард Петрович, – подал голос шофер Шурик, – вы не забыли про сегодняшнюю поездку к врачу?

– Помню, – скупо улыбнулся Вульф. – Только не уверен, что поеду…

– Каринка побьет дома все вазы, если узнает…

Эдуард расхохотался – Шурик прав, Каринка переколотит в особняке всю керамику, узнав, что ее любовник отказывается делать себе липосакцию, на которую она его месяц уговаривала. А началось все, когда она узнала, что Эдик решил похудеть при помощи диеты. «Кто в наше время голодает! – кричала она, выкидывая в окно его завтрак (черствый рогалик, яблоко и тарелку шпината). – Только фанатики, дураки и бедняки! Богатые же люди, желающие похудеть, идут к пластическому хирургу, который под наркозом удаляет лишние жиры за пару часов! Три штуки баксов – и ты строен, как кипарис! Заодно и мне нос укоротим…»

Поначалу Эдик с любовницей согласился. Хорошая же идея! Вшивые три штуки и пара часов безмятежного сна – зато какой результат! Но потом, когда увидел по телевизору, как проходит эта операция (оператор, снимавший ее, хлопнулся в обморок, не дождавшись окончания), категорически отказался идти на такие муки. На них способны пойти только женщины и артисты! Нормальный мужик такого издевательства над собой не выдержит… Но Каринка не отступала, с истинно восточным упорством она изо дня в день превозносила возможности современной пластической хирургии, перемежая восторженные речи упреками в трусости и заверениями в том, что худым она будет его любить еще сильнее.

В итоге Эдик сдался: пообещал сходить на консультацию к специалисту. Завтра же. И вот уже завтра, а идти что-то не хочется…

Черт побери! Неужели в начале XXI века ученые так и не придумали ничего лучше, чем изуверская операция? Неужто для того чтобы сбросить каких-то сорок килограммов, надо либо жрать траву и с утра до ночи колбаситься в тренажерке, либо ложиться под нож хирурга? Похоже, что так, потому что ни кодирование, ни биодобавки, ни массаж Эдуарду Петровичу не помогали…

От грустных мыслей о лишнем весе отвлек телефонный звонок. Эдуард Петрович, сопя, словно гайморитчик, полез в нагрудный карман за мобильным, достал его и, не глядя на определитель, поднес телефон к уху.

– Да, – рыкнул он в трубку.