Лиля услышала приглушенный вскрик, а затем что-то упало.

"Они что там, дерутся?” — подумала девушка и выглянула в коридор.

Пожилая женщина исполинских размеров в снежно-белом кружевном балахоне и совершенно неописуемой шляпке наклонилась над телом распростертого на дубовом паркете прихожей издателя.

— Что с ним? — встревоженно спросила Лиля, делая шаг к Сергею. — Ему плохо?

Женщина подняла на нее выпуклые рыбьи глаза. Ее ладони мягко легли на голову художницы — одна на челюсть, а другая на затылок.

Прежде чем Лиля успела сообразить, что происходит, руки женщины дернулись, с сухим хрустом переламывая ей шейные позвонки.

Задержавшись у лотка с книгами, Оля Кузина купила новый детектив Марининой и, озабоченно посмотрев на часы, ускорила шаг. Она немного опаздывала.

Мужчины инстинктивно оборачивались ей вслед, сами не понимая, почему. Оля ничем не напоминала изнуренную диетой и упражнениями манекенщицу. Более того, она даже не была блондинкой. Полноватая, но в меру, она вся состояла из грациозно покачивающихся при ходьбе аппетитных округлостей, при взгляде на которые у представителей сильного пола чисто рефлекторно, как у собаки Павлова, начинала выделяться слюна. Ее лицо, обрамленное вьющимися каштановыми волосами, тоже было круглым, а маленький изящно вздернутый носик покрывали задорные веснушки.

Один рост в 152 сантиметра льстил всякому мужчине, поскольку рядом с ней даже пигмей мог почувствовать себя Голиафом. Возможно, из-за маленького роста, но скорее всего из-за наивно-веселого, почти детского выражения лица Кузина казалась очаровательным подростком, которого хотелось приласкать и угостить конфеткой.

Было трудно поверить, что ей уже исполнилось 26 лет и что она была талантливым и преуспевающим адвокатом.

Внешность Оли и ее тихий мелодичный голос принцессы из “Бременских музыкантов” помогали ей и в работе. Ни в судьях, ни в свидетелях, ни в подзащитных, ни в работниках милиции или прокуратуры она не вызывала подсознательной агрессивности, азарта борьбы или желания сопротивляться просто из упрямства. Мужчины, которые на любую чересчур уверенную в себе, напористую деловую женщину смотрели как на наглую феминистку, которую нужно поставить на место, таяли как воск при виде обаятельной Олиной улыбки. Они говорили Кузиной комплименты, назначали ей свидания и дарили цветы.

Даже ее подзащитные с малоприятным криминальным прошлым в присутствии Оленьки переставали материться и плеваться сквозь зубы, а в их приблатненно-простонародной речи начинали появляться намеки на поэтичность.

Детство Оли было столь же спокойным и безоблачным, как и ее характер. Ее родители знали друг друга чуть ли не с ясельного возраста и жили душа в душу, без типичных для большинства советских семей скандалов и мелочных взаимных придирок.

Они оба хорошо зарабатывали, имели просторную трехкомнатную квартиру в Москве и дачу в Переделкино, так что материальный вопрос тоже никоим образом не отравлял их совместного существования. Оля росла среди красивых игрушек, веселых породистых собак, интересных книг и многочисленных друзей ее родителей, которые тоже были спокойными, остроумными и приятными людьми.

Скорее всего именно счастливое детство и стало для нее мощным противоядием против всеобщего хаоса и озлобленности, в которые погрузилась Россия после того, как Советский Союз как государство перестал существовать. С легкой грустью наблюдая, как некогда братские народы СССР с восторженным энтузиазмом уничтожают друг друга, а политики с не меньшим энтузиазмом обворовывают страну, окончательно добивая и без того на ладан дышащую экономику, Кузина, вопреки здравому смыслу, ухитрилась сохранить наивную детскую веру в гуманность, добро и справедливость.

Ко всем своим клиентам Оля относилась терпимо и доброжелательно. Даже если она и не одобряла их действий, то, по крайней мере, старалась понять мотивы их поступков. Но ее внешняя мягкость и уступчивость не имели ничего общего со слабостью или бесхарактерностью.

Интуитивно Оля выбрала для себя идеальную тактику поведения, и на заседаниях суда она побеждала сильных и уверенных в себе противников, точно так же, как маленький и недостаточно сильный боец “мягкого” стиля кунг-фу плавными и округлыми движениями укладывает на землю агрессивного и рослого качка-каратека.

Кузина еще раз посмотрела на часы. Без пяти три. Все в порядке. Она не опоздала.

Вприпрыжку взбежав по ступенькам, Оля открыла тяжелую дверь под вывеской “Юридическая консультация” и, войдя в холл, привычным взглядом окинула нахмуренные лица клиентов, ожидающих своей очереди. Ничего примечательного. Вряд ли сегодняшнее дежурство будет интересным.

Кузина вставила ключ в замок своего кабинета, когда скрипнула входная дверь. Увидев входящего в холл мужчину, Оля судорожно вздохнула и позабыла обо всем на свете.

Мапота Тамба в кроваво-красной набедренной повязке и белом галстуке-“бабочке” стоял перед зеркалом. Жалюзи на окнах были опущены, не пропуская дневной свет, и комната освещалась четырьмя галогеновыми светильниками, расставленными на полу. При такой подсветке почти двухметровое мускулистое тело Тамбы казалось скульптурой Микеланджело, высеченной из сверкающего черного обсидиана.

Мапота прикоснулся к пульту дистанционного управления, и комнату заполнила тревожно-яростная мелодия, причудливо сочетающая в себе стремительный говор африканских барабанов, переливы испанской гитары и пронзительную жалобу флейты. Резко и высоко подпрыгнув, Тамба жестко приземлился на широко расставленные ноги и, сильно изогнув назад корпус, отдался пластичному и стремительно-резкому ритму танца.

Он репетировал свое ночное выступление в стриптиз-клубе “Содом и Гоморра”.

Если бы десять лет назад кто-нибудь сказал Мапоте, что он будет зарабатывать на жизнь, обнажаясь перед сексуально озабоченными старушками, молодой аспирант философского факультета МГУ рассмеялся бы ему в лицо. Но жизнь — вещь непредсказуемая. Иногда она выкидывает штучки и похлеще.

Светлана Одинцова, мать Мапоты, как многие девушки, чья молодость пришлась на времена брежневского застоя, мечтала выйти замуж за иностранца и уехать жить за рубеж. Ее мечта осуществилась. Светлана стала законной супругой Сомалийского студента Теодора Мбанги Тамбы и даже родила от него ребенка.

Теодор был высок, мускулист и красив, как арап Петра Великого. Черты его лица, как, впрочем, у многих сомалийцев, были скорее арабскими, чем негроидными. Полная радужных надежд, Светлана улетела с мужем и сыном в прекрасную страну Соомаал, что на языке местных жителей означает “Молочная страна”.

Пролетая над бескрайней Нубийской пустыней, Светлана пыталась представить свою будущую жизнь в Могадишо. Она почему-то была уверена, что все столицы более или менее одинаковы и Могадишо — это почти Москва, но только немножечко поменьше. О том, что письменность в Сомали была введена около года назад и что ни газет, ни телевидения, ни высотных домов там нет и в помине, Теодор как-то забыл упомянуть.

Кое в чем столица Сомали все-таки напоминала Москву. Местное время там совпадало с московским. Но на этом сходство кончалось, и начинались сплошные различия. Могадишо состоял из крытых соломой хижин. Некоторые хижины были побольше, а другие поменьше. Хижина Теодора Мбанги Тамбы была по сомалийским меркам просто огромной — по меньшей мере восемьдесят квадратных метров.

Светская жизнь сомалийского бомонда протекала в многочисленных чайных. Народ рассаживался на табуретках, расставленных в тени деревьев, и, лениво потягивая чай с верблюжьим молоком, часами слушал радио. Радиоприемники в Сомали тоже были роскошью, доступной очень немногим.

Встреча с Могадишо стала для Светланы подлинным шоком. Но еще большим шоком для нее оказалось то, что у ее любвеобильного мужа уже было две жены. Унылой жизни в гареме гордая душа русской женщины выдержать не могла. Добравшись с маленьким Мапотой на руках до советского посольства, Светлана пала на колени, со слезами на глазах умоляя отправить ее на любимую родину. Ребенок был вписан в паспорт Светланы, так что с этим проблем не возникло, и она, загоревшая, похудевшая и порядком напуганная, вновь оказалась в Москве.