– Генри, – сказал он. – Беатриса поручила мне поговорить с вами. Она просит вас как об одолжении – обойтись совсем без подарка. Он необязателен, а ей это было бы тяжело… и мне тоже.
– Как вам угодно, – ответил Генри.
Он не мог решить, объяснялась ли эта щепетильность безобразной сценой из-за бриллианта в медальоне, или бедняжек все еще мучили те пустяковые долги, которые ему так и не вернули. Но как бы то ни было, надо уважать их гордость. Он ушел от ювелира, купив только гладкое венчальное кольцо.
Его будущий шурин – такой скромный и сдержанный – с каждым днем нравился ему все больше, особенно после того, как он своими глазами увидел, с каким уважением и восхищением относятся к этому юноше леди Мерием и почтенный семейный поверенный. Тем не менее он все еще чувствовал некоторую настороженность.
– Откуда у вас взялась бабушка-француженка? – ни с того ни с сего спросил он Уолтера, когда они однажды сидели в лондонской кофейне.
Для него было большим потрясением узнать, что в жилах его возлюбленной течет хотя бы капля презренной французской крови. Он считал Францию страной бесстыдных женщин и безмозглых щеголей в кудрявых париках – безнравственных папистов, которые пожирают лягушек и улиток.
Угрюмое выражение на его лице вызвало у Уолтера улыбку.
– Всего только прабабушка, Генри. Неужели вы не можете простить одной восьмой? Я думаю, что случилась самая обыкновенная вещь: прадедушка Норсфилд влюбился в нее.
Генри незачем было проглатывать свое «вот дурак!», потому что Уолтер, по-видимому, разделял его мнение.
– При дворе Карла Второго она славилась умом и красотой и, без сомнения, очаровала беднягу. Потом у него были все основания пожалеть об этом. Кончилось тем, что он спился. Она была жестокой женщиной.
– Это сразу видно, – сказал Генри, – да и распутницей к тому же.
– Судя по всему, да. Впрочем, быть может, она не так уж в этом виновата.
От такой преступной снисходительности все твердые нравственные принципы Генри встали дыбом.
– Плохая жена – и не так уж виновата? Я вас не понимаю.
– Сперва был плохой муж. О ее юности мне почти ничего не известно, но я слыхал, что в пятнадцать лет она была взята из монастыря и стала третьей женой развратника, который был втрое старше ее. Чего же можно было ждать после этого? Ей не исполнилось еще и восемнадцати, когда он дрался из-за нее на дуэли и был убит.
– И тогда она вышла замуж за вашего прадеда?
– Нет, гораздо позже – лет через двенадцать. Прежде чем стать леди Норсфилд, она была причиной множества дуэлей почти при все дворах Европы, и говорят, что одно время она считалась счастливой соперницей прекрасной Авроры фон Кенигсмарк. Потом она принялась за политические интриги сомнительного сорта и была связана с иезуитами и якобитами, которых, как подозревают, затем предала из корыстных побуждений. Насколько можно судить, она презирала своего мужа и ненавидела свою единственную дочь. Бедняжка заикалась, а мать издевалась над ее недостатком в присутствии посторонних. После смерти второго мужа она переехала в Лондон и предалась азартным играм, а ее дочь осталась в деревне и жила в такой нищете, что стыдилась показываться на людях. В конце концов дедушка Риверс пожалел ее и женился на ней.
– Гм, – сказал Генри, – хорошенькая история, нечего сказать!
– Да. Боюсь, что эта часть семейной хроники не делает большой чести нашему роду. Но следующее поколение жило иначе. Родители моего отца были образцовой любящей парой, и он всегда благоговейно чтил их память, особенно память матери. Она, кажется, была необыкновенно милым, но, к сожалению, больным человеком. Спасение пришло слишком поздно. Она умерла, когда моему отцу было тридцать лет, и все его детство и юность были омрачены припадками меланхолии, которыми она страдала. Ей казалось, что ее мать стоит у нее за спиной и нашептывает, чтобы она повесилась. Однажды, когда он был еще мальчиком, к ним неожиданно приехала его бабушка, и он говорил мне, что никогда не мог забыть выражения лица матери в ту минуту. Об этом портрете сложилась своего рода семейная легенда. Когда Беатриса была маленькой, он иногда ей снился и она просыпалась в испуге. Я помню, как она расплакалась, когда кто-то сказал, что она унаследовала знаменитые руки. По-моему, сходство этим и ограничивается, да еще, может быть, в посадке головы у них есть что-то общее. Элси совсем непохожа на леди Норсфилд, она вся в маму.
«Ничего, – подумал Генри, немного утешенный, – в четвертом поколении это еще терпимо». Наверное, в каждой семье есть своя паршивая овца. Если уж на то пошло, заключил он, ему тоже не приходится особенно гордиться дедушкой Телфордом.
В среду вся семья приехала в Лондон и остановилась в гостинице. Венчание было назначено на следующее утро. Приглашены были только леди Мерием, гувернантка и один из лондонских кузенов Генри. После семейного завтрака новобрачные уезжали в Брайтхелмстон, а Уолтер и Элси – в Париж.
Генри зашел вечером в гостиницу, чтобы договориться о последних мелочах. Ему показалось, что Беатриса бледнее и молчаливее обычного, но он решил, что это вполне естественно, – она, вероятно, очень устала.
– Мне хотелось бы поговорить с вами наедине, – сказал он ей перед уходом.
Она провела его в соседнюю комнату.
– Что-нибудь случилось, Генри?
– Ничего, любимая. Просто я без ума от тебя. Жена моя…
Он неожиданно крепко обнял ее и впервые поцеловал в губы, затем отшатнулся и растерянно посмотрел на нее. Она не противилась его объятьям, но он снова увидел на ее лице выражение, которое так испугало его тогда в лесу.
– Беатриса! – с трудом выговорил он. – Что я сделал? Почему вы так боитесь меня?
– Нет, ничего… Я… Пожалуйста, не надо… завтра… Я устала. Спокойной ночи.
Она ушла.
Он вернулся к себе; никогда еще за все время своего странного жениховства он не испытывал такой тревоги. Леди Мерием легко говорить! Нет, это не просто сдержанность или девичье смущение, – это был ужас, черный, ничем не прикрытый ужас, словно он какое-то чудовище. Неужели простая мысль о браке может так подействовать на девушку? Ведь все женятся! Мужчиной и женщиной сотворил их…
Лучше не ломать над этим голову. Надо ложиться спать, иначе завтра он будет бог знает в каком состоянии.
Глубокой ночью его разбудил звук собственного голоса: «Что они скрывают?» Он сел на постели, и по коже у него пробежали мурашки, когда ответ вдруг вспыхнул в его мозгу. Да, ей есть чего бояться.
Рогоносец! Так вот почему ее братец примчался из Португалии и под благовидным предлогом настоял на немедленной свадьбе. Все читанные или слышанные им истории о пойманных в ловушку ничего не подозревающих молодых мужьях, получающих в придачу к жене чужого ребенка, вихрем пронеслись у него в голове.
Он соскочил с кровати и дрожащими руками нащупал огниво. Который час? Только начало четвертого. У него еще много времени.
Он зажег свечу и начал одеваться. До рассвета далеко; он прикажет своему слуге оседлать лошадь, оставит деньги для хозяев вместе с распоряжением переслать его вещи в Бартон и уедет из Лондона, прежде чем его хватятся. Куда? Не важно. Важно уехать, и как можно скорее.
Не кончив одеваться, он присел к столу и начал писать к ней:
«Я любил вас и верил вам. Я думал, что чище, непорочнее вас нет…»
Генри разрыдался. Он не мог продолжать это письмо.
Он разорвал его и начал другое – к Уолтеру:
«Ваш план был задуман хитро, но все-таки вы просчитались. Если бы я не заметил, что ваша сестра боится смотреть мне в глаза, я попался бы в вашу ловушку…»
Он разорвал и это письмо. Он уедет; просто уедет. И пусть они сами догадываются – почему.
Но ведь так нельзя! Нельзя без всяких объяснений бросить невесту у алтаря. Так не делают! Как же ему поступить? Написать мистеру Уинтропу? Священнику? Поехать в церковь и там публично отказаться от нее? Нет, он не в силах встретиться с ней еще раз.