– Нет, не может! – чистосердечно ответил Евгений Александрович.

– Так вот, – улыбнулась женщина, – мама говорила, мм... – впрочем, ты любишь натурализм – что не стоит осушать до скукоживания простату и яички мужей, потому что опустошенные мужья бегут из дома, так же резво, как и их...

Марья Ивановна запнулась, подбирая слово.

– Антонимы, – не вполне удачно подсказал Смирнов.

– Да... – поворошила его волосы супруга.

– Так, что, ты предлагаешь жить по расписанию? С девяти до десяти пятнадцати в понедельник, среду, пятницу и воскресение?

– Нет, конечно. Я предлагаю тебе игру, в которой я буду играть роль не безотказной и безликой подстилки, но роль дамы твоего сердца, твоей возлюбленной, радостей которой тебе надо будет добиваться постоянно...

– Я так не смогу, – скис Смирнов. – Я – не Петрарка. И не Дон Кихот из Ламанчи.

– Сможешь со временем, я тебе помогу. Ну, если совсем невтерпеж станет, ты ведь меня изнасилуешь?

Лицо Марьи Ивановны осветилось слабой, но весьма многозначительной улыбкой.

– Это другое дело, – протянул Евгений Александрович. И решив, что многозначительность улыбки, включает в себя поощрение, посмотрел на женщину по-хозяйски плотоядно.

– Но ты должен знать, что мне очень не нравится, когда меня берут против моей воли...

"Этот Паша... Он повсюду... – Смирнов неприязненно обвел взглядом комнату. – Вот кровать, на которой он храпел, и простыни с которой она выбрасывала после его ухода. Вот кресло, в котором он сидел, частнособственнически на нее поглядывая, вот его любимая большая чашка, вот его бывшая любовница".

– В общем, ты понимаешь, почему я так хочу, – прочитала его мысли Марья Ивановна.

Смирнов поднял голову и увидел, что глаза ее по-особому зелены. А это означало, что ему дают зеленый свет...

– Сегодня ни-ни! – отстранилась Марья Ивановна. И, упреждая инсинуации Смирнова, добавила: – И этот "Бруно Оя" тут совершенно не причем.

– Не верю, – упал капелькой на камень Смирнов. – Чтобы такой красавец не взволновал сердца женщины?

– У него глаза плохие. Смотрел на меня как на лакомое пирожное.

– Я тоже иногда смотрю на тебя, как на лакомое пирожное.

– Ты смотришь на меня как на лакомый торт, которого хватит на всю жизнь, а это большая разница. Давай решим, что будем делать завтра, да и спать пора, поздно уже. Ты поедешь на дачу Святослава Валентиновича?

– Да. Поговорю с его матерью, на девочку посмотрю, а потом загляну на дачу Регины. А ты поедешь в ресторан?

– А куда же еще? Персонажей у нас в деле немного. Давай выйдем вместе пораньше, часам к трем, и прогуляемся по бульварам? Мы ведь с тобой сто лет не гуляли. – Марья Ивановна погладила руку Евгения Александровича, почувствовав, что он вовсю ревнует ее к "довольно видному мужчине" Эгисиани.

– Давай, – согласился Смирнов, представляя расфуфыренную и раскрасневшуюся от счастья супругу, сидящую в уютном ресторане рядом с красавцем-грузином.

– Ты на электричке поедешь? – спросила женщина, чтобы не дать ему утонуть в океане воображения. – Или машину возьмешь?

Смирнов был автолюбителем с точностью до наоборот.

– На электричке с Киевского вокзала, – ответил он и пошел в ванную чистить зубы и умываться.

В постели они лежали спина к спине. Зовущее тепло Маши проникало в тело Смирнова, но он, мерно дыша, держался, лишь время от времени играя в "морзянку", как бы невзначай прикасаясь ягодицей к ее ягодице или плечом к плечу. Марья Ивановна повернулась к нему лишь после того, как Смирнов, поняв, что короткими и ничего не значащими буквами "Е" (точка) и "Т" (тире, то есть две точки) он ничего не добьется, передал ягодицей емкую букву "Л" (точка-тире-точка-точка).

Евгений Александрович Смирнов познакомился с Марьей Ивановной Башметовой при весьма необычных, если не сказать трагических обстоятельствах. Все началось с изнасилования на его глазах в его же квартире давней его любовницы, Юлии Остроградской, тридцатилетней совладелицы крупной экспортно-импортной фирмы "Северный Ветер".

Честолюбивая Юлия, не желая огласки, отказалась заявить в милицию, и Смирнов поклялся, что сам найдет и уничтожит насильника.

Насильник нашелся неожиданно скоро. В ходе пытки банальным паяльником – Смирнов решил не оригинальничать, – он признался, что принудил его надругаться над Остроградской Паша-Центнер, известный уголовный авторитет, "крышевавший" "Северный Ветер", а также любовник (а точнее – полновластный хозяин) Марьи Ивановны. Принудил, угрожая изнасиловать мать и дочь-школьницу.

Сентиментальный Евгений Александрович простил Стылого (такая фамилия была у человека, ворвавшегося в размеренную и не богатую на события жизнь старшего научного сотрудника постсоветской эпохи). И тот с места в карьер предложил убить Пашу Центнера, раз в неделю приезжавшего к любовнице инкогнито. Убить, чтобы обезопасить Юлию и попутно поправить безрадостное финансовое положение Смирнова (Центнер по сведениям Стылого хранил у Марьи Ивановны крупные суммы денег, которые он систематически выводил из поля зрения своих легальных и нелегальных коллег).

Смирнов принимает предложение (не ради, конечно, денег, но ради Юлии) и придумывает, как оригинально, то есть простенько и со вкусом, отправить бандита на потустороннюю зону. После непродолжительной подготовки он заживо хоронит Центнера на берегу тихой московской речки Пономарки, а его шапочное знакомство с красивой соседкой естественным образом (но помимо воли) трансформируется в любовную связь. Юлия, согласившаяся после случившегося с ней стать женой Евгения Александровича, никак этому помешать не могла – она в это время приходила в себя в пяти-звездном отеле на Красном море.

Однако вскоре после захоронения Паши Центнера выясняется, что он не имел к изнасилованию Остроградской ровно никакого отношения. Но Смирнов не прерывает отношений со Стылым – тот, признавшись, что является тайным агентом службы безопасности "Северного Ветра", приводит неопровержимые доказательства того, что изнасиловать Юлию приказал ему глава фирмы Борис Михайлович, приказал с тем, чтобы сломить Юлию, желавшую порвать с криминалом. И Евгений Александрович, придумывает более чем неординарный план ликвидации Бориса Михайловича.

Но покушение в последний момент срывается. Марья Ивановна, любя Смирнова и потому желая избавить его от опасного знакомого, звонит... Борису Михайловичу. И рассказывает, как и где Стылый намеревается его убить. В результате Стылого "одевают камнем" – то есть многократно оборачивают целлофановой пленкой для упаковки продуктов, затем помещают в особый ящик-опалубку с отверстиями для рук, ног и головы и прочего и заливают бетонным раствором.

Смирнов, узнав о звонке Марьи Ивановны Борису Михайловичу, устраивает ей сцену. Но Марье Ивановне было чем ответить. Она открыла ему, что главным режиссером-постановщиком трагедии с изнасилованием Юлии Остроградской был ни кто иной, как... сама Юлия Остроградская.

Потрясенному Евгению Александровичу ничего не оставалось делать, как напиться. Пока он занимался перманентным разбавлением своей смятенной крови смиряющим алкоголем, Марья Ивановна рассказала, что Стылый – никто иной, как троюродный брат совладелицы "Северного Ветра". И первый ее любовник. И что идея использования "гнилого интеллигента" Смирнова для решения прогрессивных задач по перемещению "Северного Ветра" из теневой части экономики в более-менее освещенную, пришла Юлии в голову в тот момент, когда она размышляла о том, как адаптировать его, непредприимчивого научного работника советской закалки, к современным социально-политическим условиям.

Напившись, Смирнов помыслил и пришел к выводу, что знания, полученные им от Марьи Ивановны, отнюдь не умножили его печалей. Напротив, все изменилось к лучшему: невеста, которой он с такими душевными муками изменял, оказалась дрянью, и теперь, ложась в постель с глубоко симпатичной ему женщиной, он может посылать угрызения совести куда подальше.