Малко почувствовал, что краснеет. Пламенность горьких слов выдавала повышенную чувствительность женщины. Такая цельная натура вряд ли способна вести двойную игру. Может быть, Роберт Карвер неверно ее оценивал? Джослин Сабет села напротив Малко, положила ногу на ногу, высоко оголив их, словно хотела подчеркнуть, что она еще и красивая женщина. Блузка ее была хорошо натянута в тех местах, где следует, да и вообще нельзя было не признать, что она очень привлекательна.

— Прекрасно, — сказал Малко. — Расскажите мне об Абу Насра.

Она без слов открыла ящик стола, порылась в нем, протянула ему фотографию и закурила так стремительно, что он не успел поднести огонь. Малко взглянул на снимок. Араб, пышные усы, коротко остриженный, нос перебит, небритый, сросшиеся брови, толстые губы. На вид лет тридцать.

— Снимок сделан в 1973 году, — предупредила Джослин Сабет. — С тех пор никому не удавалось его сфотографировать.

— Вы знаете, где он находится?

— Да. В Баальбеке.

— А в Бейруте бывает?

— По нашим сведениям, практически никогда. Израильтяне назначили за его голову высокую цену.

Она нервно затянулась, не сводя с Малко черных глаз.

— Что вам еще о нем известно? — спросил он.

Молодая фалангистка горько усмехнулась.

— Зачем вам? Хотите вступить с ним в бой?

— В принципе, да.

Она раздавила окурок в пепельнице.

— Браво! Надеюсь, вы не лжете. Американцы вечно полны благих намерений, но на этом все обычно и кончается. Если не считать того, что они подставляют себя под пули.

— Сейчас у меня нет больше времени, но я приглашаю вас на ужин, — сказала Джослин Сабет. — У моих друзей будет веселая вечеринка. Потом мы сможем поговорить...

Малко вспомнил о предупреждении Роберта Карьера. Впрочем, светский ужин его ни к чему не обязывал. Джослин продолжала властным тоном:

— В восемь тридцать я буду ждать вас на углу улиц Амра и Садуль. После комендантского часа нас никто не увидит, так лучше. Если вы и в самом деле намерены отыскать Абу Насра, думаю, я смогу вам помочь.

У этой хрупкой женщины было больше энергии, чем у десятка мужчин.

— Могу я попросить вас уточнить кое-какую информацию? — спросил Малко. — Мне нужно знать владельца автомобиля с номером, который я сейчас продиктую.

— Давайте.

Она сделала пометку в блокноте и поднялась:

— Ответ получите вечером. Вы на машине?

— Да.

Она протянула руку.

— Тогда до вечера.

Махмуд и Малко снова оказались в Музейном проезде, на знаменитом перекрестке Смерти, как его стали называть после раздела Бейрута. Давка немыслимая. Желтая стена Еловой резиденции, а с другой стороны — пустые разрушенные здания. Концерт клаксонов не давал Малко расслабиться. Куда приведет его ниточка от «вольво»?

Под свист сумасшедшего попугая Малко пересек холл «Коммодора». На улице было безлюдно: наступил комендантский час. Восемь двадцать. Он пешком спустился по переулку к улице Амра. Тишина, так контрастировавшая с дневным оживлением, давила на него... Гулко раздавались шаги. В конце улицы Амра он заметил красную «мицубиси».

Она призывно мигнула фарами. Джослин Сабет прибыла вовремя. В тот же миг у него за спиной раздались быстрые шаги. Малко похолодел. Подарок Роберта Карвера, «Магнум-357», остался в гостинице. Вот именно так и подставляются. Он обернулся и увидел, что к нему кто-то бежит.

Прошло еще несколько секунд, прежде чем он узнал женский силуэт в белом манто.

— Простите, я опоздала.

Мона, стюардесса! В синих туфлях, сильно накрашенная, рот чуть не фосфоресцирует в полутьме. Она, часто дыша, ухватилась за руку Малко.

— Хорошо, что ваш шофер заметил, как вы вышли. Куда направляетесь?

Малко мысленно обругал бдительного Махмуда. Духи Моны окутывали его нежным облаком. Вдруг пучок ослепительного света ударил в глаза. Фары красной машины. Мона зажмурилась.

— Патруль! — воскликнула молодая ливанка. — Пропуск у вас есть?

Ответить Малко не успел. Фары потухли, дверца красного автомобиля распахнулась. Джослин Сабет вышла и решительным шагом направилась к парочке. Мона на несколько секунд онемела от изумления, потом рассмеялась.

— Ах вот оно что! Эта зараза на пожарной машине уже успела вас захомутать.

Женщины, без сомнения, знали друг друга. Джослин Сабет подошла к ним, ослепительно улыбаясь, и бросилась с распростертыми объятиями к Моне.

— Как поживаешь, милая? Вернулась из Парижа?

— Да, вчера. Как я рада тебя видеть! — промурлыкала в ответ стюардесса. — Мы искали такси. Собираемся к Сержу.

— Надо же, и я тоже, — невозмутимо проговорила Джослин. — Заехала вот за своим другом Малко. Могу подвезти.

Помурлыкав еще немного, они уселись в красную «мицубиси». Мона устроилась на заднем сиденье, с сожалением оставив место рядом с водителем для Малко. Машина рванула по темным пустым улицам без красных сигналов светофора, без пешеходов. Она летела, как торпеда. В километре первый военный пост. В машине загорелся свет. Улыбка закутанному солдату. Тот махнул пропусками, и они полетели дальше.

Выехали на пустынное шоссе, вдоль которого стояли разрушенные черные и зловещие дома.

— Кольцо, — объяснила Джослин.

В конце шоссе — еще одно заграждение из старых шин и мешков с песком, за которыми прятались взвинченные солдаты. Еще четырежды останавливались они у постов, прежде чем добрались до узкой улочки. Из белого особняка доносились звуки поп-музыки.

— У них и свет есть, — заметил Малко.

Почти полное отсутствие освещения делало руины еще мрачнее, а атмосферу пустынных улиц еще более гнетущей.

Джослин указала куда-то рукой, и Малко увидел толстый черный кабель, тянувшийся поперек дороги.

— Выкручиваются, как могут, — объяснила ливанка. — Они питаются от соседней клиники, где есть своя станция. Серж умеет жить... Пошли.

Она властно взяла Малко за руку и повела по темной тропинке, петляющей среди деревьев сада. Мона в одиночестве ковыляла позади. Антрацитово-черный привратник, затянутый в белоснежную униформу, открыл перед ними дверь мраморного холла, отделанного под голливудскую виллу. Скинув норковую шубку, Джослин бросила сладострастный взгляд на Малко и сказала на ходу:

— Думаю, мы прекрасно проведем вечер.

Из соседней комнаты доносилась музыка.

Нет, война не убила в ливанцах стремления к удовольствиям.

Мона оказалась одетой в желтую юбку, черные чулки и синие туфли. Она вошла в салон танцующей походкой, словно подчеркивая округлость бедер, которые могли совратить даже самого убежденного аскета.

Малко остановился в дверях. В первом из трех, следовавших анфиладой один за другим, салонов стояли большие диваны и пуфы, все занятые шумно веселящимися людьми, и огромный стол, ломившийся от яств. Невозможно поверить, что находишься во фронтовом городе. Женщины состязались в элегантности и стоимости украшений, мужчины тоже не отставали. И все они хохотали, танцевали, флиртовали и, разумеется, пили... Трое чернокожих, таких же, как открывший им привратник, сновали с серебряными подносами, заставленными бутылками, и безостановочно наполняли бокалы. Правда, мебель в стиле Фаруха XIV была просто ужасной. Позолота, резьба по дереву, инкрустация перламутром — и все без меры. Высокий молодой человек с вьющейся шевелюрой греческого пастора изображал посреди первого салона что-то вроде арабского танца, к великой радости стайки красавиц, сопровождавших его движения дружными хлопками.

Заметив Джослин и Малко, он бросился к ним, поцеловал руку женщины, бросив на Малко убийственный взгляд.

— Добро пожаловать в мое скромное жилище! — пропел он. — Извините за то, что начали без вас.

Он развернулся и снова пустился в пляс. Мона уже примостилась на коленях у высокого брюнета, рассеянно поглаживавшего ее затянутую в черный чулок ножку. Для Джослин налили в хрустальный бокал не меньше полулитра коньяка.