Если бы Рашель могла убить взглядом, Малко упал бы, как подкошенный. Он поднялся. К чему продолжать спор? Моссад ему не убедить. Роберт Карвер, кивнув всем, последовал за ним. За руку прощаться не пришлось. Они сели в машину и снова выехали к морю. Малко кипел от ярости. Он не выдержал:
— Ну что за придурки!
— Их можно понять, — отозвался американец. — При одном только слове «палестинец» у них темнеет в глазах. Для них хороший палестинец — это мертвый палестинец.
На Малко вдруг нашло сомнение.
— А вы действительно уверены насчет Джони?
Резидент кивнул.
— Абсолютно! Меня не проведешь, как ребенка. Да израильтянам и не все известно. Джони не мог нас дурить, это стоило бы слишком дорого для ООП.
Малко не стал больше расспрашивать. Оставалось молиться, чтобы Джони правильно понял происшедшее...
Без него и без Нейлы Малко был как без рук.
Небольшой кортеж на полной скорости вылетел на Парижский проспект. Здесь мрачный Роберт Карвер вышел. Малко давно жег один вопрос, и он задал его американцу:
— Откуда израильтяне узнали, что я виделся с Джони?
Тот в недоумении скривился.
— Не от меня. У них повсюду в Бейруте свои люди. Тот «безумец» — тоже их агент, надо было вас предупредить. Он проводил израильские танки, когда они входили в город.
К тому же не следовало забывать о главных противниках:
Абу Насра и его союзниках. Как отреагируют они на то, что произошло в Баальбеке?
— Именем Аллаха ты, Набил Муссони, приговариваешься к смерти и лишаешься места в раю правоверных.
Повязка на глазах мешала молодому палестинцу увидеть того, кто громко произнес этот приговор. С усилием поморщившись, он сумел приспустить повязку. Белоснежный тюрбан, черная борода, длинное одеяние муллы. Плевать ему было на рай, но умирать не хотелось. Он всегда был атеистом, ни Аллах, ни его первый тюрбан не трогали палестинца. Его Господь Бог восседал в Москве и время от времени менял имя. А вторым его Богом был Джони, вырвавший парня из нищеты и наполнивший его жизнь смыслом.
В помещении, где происходили события, стояла ужасная вонь. Здесь находилось человек тридцать пленников от пятнадцати до двадцати лет, все в крови и собственных экскрементах, в наручниках, — бойцы «Амала», вызвавшие подозрение «Хезбола».
Зачитывавший приговор мулла приблизился к Набилу и ласково спросил:
— Намерен ли ты искупить свою вину?
Тот замешкался с ответом, и один из иранцев ударил его прикладом по сломанному во время «допроса» плечу. Набил закричал и свалился на пол. Тут же трое мужчин принялись дубасить его ногами, стараясь попадать в самые чувствительные места. Палестинец только корчился и стонал. По приказу иранца его поставили на ноги.
— Я ничего не сделал, — пробормотал он. — Я невиновен.
Только так можно было выпутаться. Виноватых расстреливали на месте.
Удар прикладом автомата пришелся по правой половине лица, сломав ему нижнюю челюсть и выбив несколько зубов. Он снова упал, рот наполнился кровью.
— Ах ты, сионистская собака! — заорал один из иранцев.
Он схватил крюк мясника с заостренным концом, точным движением вонзил его в плечо палестинца и потащил Набила к двери. Тот от боли потерял сознание.
Когда он снова открыл глаза, то обнаружил, что находится уже на улице. Свежий ветер помог ему прийти в себя. Плечо разламывало. Он был привязан к столбу во дворе школы, служившей иранцам командным пунктом. Трое иранцев прицелились в него из автоматов. Один завопил:
— Отправляйся к своему Сатане!
Раздались очереди. Набил вскрикнул и обмочился. Когда, спустя несколько мгновений, он открыл глаза, иранцы корчились от хохота. Они специально стреляли поверх его головы. Набила отвязали от столба и накрепко прикрутили веревками к доске. Его били не переставая два дня.
Из раны в плече продолжала лить кровь. Его уложили вниз лицом в узком коридорчике, сорвали с ног обувь и принялись хлестать по ступням электрическим кабелем. Набил потерял сознание. Его привели в чувство, вылив на голову ведро ледяной воды. И начали все сначала. Ему показалось, что прошел не один час, прежде чем его отвязали. В конце коридора замаячил силуэт муллы. Палачи поставили палестинца на ноги.
— Проси прощения, — приказали они.
Набил попробовал шагнуть. Но окровавленные, искалеченные ноги подкосились. Иранцы тут же бросились вперед, осыпая его ударами. Один из них стал увечить ему правую руку, с методичным остервенением переламывая кости. Пока Набил снова не потерял сознание.
На этот раз, придя в себя, он встретился глазами с ласковым взглядом человека в белом тюрбане. Тот протянул ему миску с водой и предложил:
— Желаешь ли ты, брат мой, сотрудничать с Исламской революцией? Ты еще можешь искупить свою вину. Если ты мне поможешь, клянусь Аллахом, я положу конец твоим страданиям.
Набил закрыл глаза, стараясь не думать о раздирающей все тело боли. Мозг был пуст. Внутренний голос подсказывал, что собеседник врет, что стражи революции никогда не прощают врага. Но, с другой стороны, у него не было больше сил терпеть боль. И слова сами полились быстрым потоком, так что мулла едва успевал записывать в черную книжечку. Закончив признание, Набил с большим оптимизмом встретил взгляд священнослужителя.
Тот успокаивающе улыбнулся.
— Хорошо, — сказал он. — Ты искупил вину.
Он поднялся, отряхнул красивую белую одежду и едва заметно кивнул иранцам, которые, прислонившись к стене, ждали, пока он закончит.
Не успел он выйти, как один из иранцев приставил ствол «Калашникова» к животу Набила и нажал на спуск. Сначала палестинец от удара потерял чувствительность. Но потом боль, как прожорливое животное, стала раздирать ему внутренности. Он завопил, умоляя иранцев о пощаде. Один из них поднес к его лицу приклад своего «Калашникова» с прикрепленной к нему фотографией Хомейни.
— Целуй, — приказал он.
Набил прикоснулся губами к шершавому дереву. И тут же один из иранцев расстегнул штаны и стал мочиться ему прямо в лицо...
Потом они еще раз выстрелили, на этот раз в грудь, но в сердце не попали. И он в муках умирал до самой ночи. А когда пришел час молитвы, прежде чем обратиться лицом на восток, один из правоверных, наполовину опустошив магазин ему в ухо, вдребезги разнес палестинцу голову.
Растянувшись на кровати, Малко не спускал глаз с телефона. Одиннадцать вечера. Джони уже не позвонит. Стараясь немного забыться, Малко стал листать обнаруженный им в номере справочник Лока, нечто вроде британского «Гот и Милло». Отдавая дань национализму, он поместил «Эр Франс» во главе всех европейских авиакомпаний.
Малко отложил справочник. Как ему продолжить расследование в контролируемом «Амалом» южном пригороде? Каждые полчаса ему звонил Роберт Карвер, которого то и дело подгоняли из центра. В доме Шаманди теперь пусто.
Наконец телефон зазвонил, и Малко кинулся к нему. Но это оказалась всего лишь Джослин, у которой было смутно на душе. Он выслушал женщину и повесил трубку. С наступлением комендантского часа не могло быть и речи о том, чтобы пуститься на поиски Джони, но как только рассветет, он этим займется. Оставалась только одна ниточка: мальчишки со стадиона Камиллы Шамун.
Махмуд был сама покорность и без возражений доставил Малко к стадиону Камиллы Шамун. Малко в одиночестве вскарабкался по обломкам. Выбравшись на центральное поле, сложил ладони рупором и несколько раз позвал:
— Фарух! Фарух!
Ни звука в ответ. Либо ребят здесь не было, либо они не желали отвечать. Ему пришлось тащиться по грязи с «магнумом», которым ему так и не удалось воспользоваться, в кармане плаща. Только бы израильтяне за ним не увязались! Он обернулся и увидел, что Махмуд с интересом наблюдает за ним с верхней из обрушившихся плит.
Малко подошел к разбитому танку, где ждал его в прошлый раз Фарух. Никаких следов. Он постарался сориентироваться, чтобы найти ход в проломах между блоками. Долго блуждал, попадая в смердящие тупики, карабкаясь по скользким обломкам, пока не оказался, наконец, возле двух бетонных плит, упершихся друг в друга, как игральные карты. Наклонившись, можно было пролезть между ними. Что он и сделал. Пахло сыростью и разложением.
