Она все же разревелась. Накрыла последние уложенные рядами тела ветками. Все. Большего сейчас она для них не может сделать. А вот что сделает – так это двинется вслед опускающемуся солнышку. Путь она знает, будет идти, пока не доберется до ближайшего капища бога Рода. Жители Мокошиной Пяди волхвам этого капища всегда большие требы носили, и те не посмеют отказать ей в приюте.

Карина уложила полубесчувственное тело старосты на срубленные серпом ветки молодых сосенок, соорудив что-то вроде охотничьих волокуш. Связав из тряпья постромки, впряглась в них. Когда сдвинула с места волокуши, Збуд все же застонал, молвил:

– Оставь меня, Карина. Белая[32] уже подле меня. Ты лучше о детях позаботься.

Не оглядываясь, она молча потащила волокуши по талому снегу, только прикрикнула, чтобы Гудим с Буськой следом шли. На слабый зов старосты не отвечала. Карина вообще была не больно болтлива, а сейчас в ее сердитой немоте Збуд угадывал присущее ей упрямство. Карина всегда была девка с норовом, всегда по-своему поступала.

Снег был рыхлый, глубокий. Она стала уставать, но запретила себе останавливаться, лишь порой оглядывалась на детей. Сколько так смогут идти малыши семи и четырех годков от роду? Ничего, если устанут, сообразят позвать или пристроиться подле отца на волокушах. И первым не выдержал старший, капризный Гудим. Карина только стиснула зубы, когда постромки волокуш сильнее врезались в плечи. Буська, тот дольше ковылял, пока Карина сама, опасаясь, как бы малец не отстал, велела ему пристраиваться возле отца и брата.

Збуд порой негромко постанывал. Ослепленный, он не видел солнца, но спрашивал у Гудима – высоко ли светило? Карина и сама понимала, что времени у нее в обрез, пока не настанут потемки. Чтобы отвлечься от мрачных мыслей, стала вспоминать, как некогда, еще девчонкой, бегала здесь с сыновьями Збуда, позже охотилась с ними. Братья, да и сам Збуд говорили, что отличная из Карины получилась охотница: и след зверя отыскивала умело, и белку била в глаз. Никогда охота ее не была порожней, видать, любил ее Лешак-хозяин за то, что первую добычу девка всегда ему оставляла, не забывала и домашнее угощение – пирожок или яичко вареное – на пенек положить. А вот с домовым у Карины не больно ладилось, не помогал ей запечный дух – и похлебка у нее переваривалась, и хлеб клонился верхушечкой не в ту сторону, а то и молоко горячее прямо на глазах сбегало белой пеной. Да, хозяйки-стряпухи из нее не получилось. Первая жена Збуда учила ее, да и то не выдержит, скажет в сердцах, что, мол, у девки обе руки левые. И кто такую в жены возьмет? А вот взял же, сам Боригор взял. А за ним и Родим принял на ложе, жемчугами украсил, даже женой назвал. Да только сбежала она от Родима.

Частоколы капища должны были вскоре возникнуть за ближайшим ельником, когда ее внимание неожиданно привлекли следы. Не зверя дикого, а коней подкованных. Похоже, отряд прошел. Двигался он вокруг ельника, туда же, куда и она, к капищу. Однако как раз на повороте еще один след шел, словно всадники, посетив капище, уже покинули его. И нехорошо стало на душе. Догадывалась, кем могли быть эти снующие по округе отрядники.

Карина двигалась осторожно, прислушивалась. Вроде спокойно все. А потом, когда показались бревна частокола капища, она увидела служителя-волхва. Он стоял у ворот в вывернутой овечьей накидке – длинноволосый, длиннобородый. Глядел на них, потом обернулся, сказал что-то, и еще трое волхвов вышли на размокший от снега воротный проход. У Карины даже слезы на глаза навернулись от облегчения. Добралась-таки. Сейчас им помогут, накормят, обогреют, Збуду помощь окажут. Ведь всем известно, какие знатные лекари волхвы.

И тут служители капища, выйдя вперед, загородили дорогу взятыми наперевес длинными посохами.

– Куда идешь? Прочь!

И, видя, что она оторопело молчит, один из них пояснил:

– Мор в округе. Верхогрызка[33] косит людей целыми селищами. Вот и не можем никого принять.

– Мор… – только и пробормотала Карина.

Да, конечно же, в доме старосты о том поговаривали. Однако мор где-то в стороне был, в терпейские леса не дошел. Мор – это единственное время, когда даже священный закон Рода о гостеприимстве теряет силу. Но ей-то что теперь делать?

Карина смотрела на волхвов, измученная, усталая, в отрепьях. А ведь волхвам известно, кто она. И она так и сказала: мол, не признать меня не можете, а не окажете помощи, не прощу. Видела, как они переглядываются. «Тоже мне, волхвы всемогущие».

– Со мной двое малых детей и раненый староста из Мокошиной Пяди. Там набег был…

– Знаем.

– Знаете?

Они словно замялись.

– Мокошину Пядь бы не тронули, но там бабы сами виноваты. Дружинники Дира только поглядеть хотели. И ты виновата. Кара ты. Ни Боригору от тебя не было радости, ни Родиму. Да и в свое селище несчастье принесла.

Когда такое говорят волхвы вещие – впору умом тронуться. Но Карина уже не была наивной девочкой из терпейского племени. И вместо того чтобы заголосить, завыть и просить волхвов ее, такую поганую, прочь гнать, сама наступила. Что ж такое – они ее обвиняют, а след врагов радимичей, дружины Дировой, так и вьется вокруг их капища? И не волхвы ли, чтоб откупиться от киевлян-находников[34], направили тех на богатое селище терпеев?

– Злая ты, – изрек наконец один из волхвов. – Кара.

– Карой я стану, если вы меня не послушаете да помощь не окажете. Уж я поведаю, как вы смогли Дира от себя отвадить.

Но сама уже понимала, что перегнула палку. Вот убьют ее сейчас служители Рода, а все решат, что и ее, красавицу Карину, погубили люди Дира в терпейском селении. И пока волхвы злобно шипели, что, дескать, ничего-то ты, девка, не докажешь, она уже им сговор предложила. Скинула с запястий чеканные, в цветах эмалевых браслеты и, протянув волхвам, предложила: она уйдет, но заплатит им за то, чтобы приютили детей и старосту.

Волхвы согласились. Сказали, что возьмут по браслету за каждого ребенка. Збуд же…

Карина настаивала:

– Он ведь глаз лишился… Грудь кровоточит.

Но староста сам окликнул сзади:

– Да за себя проси. Меня же оставь. Мой час близок. Не все ли одно где…

Ох и накричала бы на милого дядьку Карина, если бы не столь слаб был. А волхвы так и ухватились – дескать, последняя воля умирающего. Карина же одно знала: она не она будет, если милого Збуда бросит, если не сделает все, чтобы спасти его. Вот и осталась с ним.

– Всегда упряма была, – слабо прошелестел Збуд.

Она не ответила. Смотрела, как волхвы уводят мальчиков. Думала о том, что их ждет. Встретятся ли еще? А если нет… Что ж, в капищах всегда были дети, которых обучали, держали как служек, но кто проявлял себя, тот и волхвом стать мог. Но все равно на глаза навернулись слезы, когда уже у самого частокола мальчики оглянулись, помахав руками.

К ночи стало подмораживать. В лесу зазвучал волчий вой.

Збуда лихорадило, он бормотал что-то бессвязное. Вокруг ни души, ни огонька, один лес.

Карина еще издали заметила это дерево – мощный кряжистый дуб, словно сросшийся из нескольких стволов. Решила: если забраться повыше, где расходятся мощные стволы, можно устроиться и с раненым, переждать ночь.

Самой взобраться было несложно. Сложнее затащить дядьку. От боли Збуд потерял сознание. А очнулся – для него все едино мрак кругом. Но он слышал рядом тяжелое, усталое дыхание Карины.

– Послушай меня, девочка, – разлепил губы дядька. – Говорить это тебе не должен был, обещался ведь… ну да все равно теперь. Тебе в Киев идти надо да разыскать там певца Бояна. Ты ведь знаешь его, помнишь? Вот и ищи. Батюшка он твой. Породил тебя, селище с него никогда ничего за тебя не спрашивало. Но теперь ты одна, ты баба, беззащитная, да еще и беременная. Пусть же поможет…

– Тихо, тихо лежи, – шептала Карина, гладя его по слипшимся от крови волосам. Но он старался говорить, сквозь горячечную дрожь, сквозь наползающую слабость.