Эта комната, площадью примерно четыре метра на пять, выходила двумя продолговатыми окнами на бульвар Луи Армстронга[5]. Зеркальные стекла раздвигались, благодаря чему весенние ароматы, если, разумеется, таковые имелись снаружи, могли проникнуть и внутрь помещения. Угол у противоположной стены занимал дубовый стол. По двум его сторонам стояли скамьи, а по двум другим – дубовые стулья с подушками из синего сафьяна на сиденьях. Вот и вся меблировка, не считая длинной низкой полки, оборудованной под дискотеку, проигрывателя высшего класса и еще одной полки, симметричной первой, где хранились рогатки, тарелки, стаканы и прочие предметы, без которых цивилизованные люди не садятся за стол.
Колен выбрал голубую скатерть – под цвет ковра. Посредине стола вместо вазы он поставил колбу с двумя заспиртованными куриными эмбрионами, в точности воспроизводившими пластику призрака из балета «Видение розы» в исполнении Нижинского[6], а вокруг разложил веточки мимозы необыкновенной: знакомый ему садовник получил этот новый сорт от скрещения мима и розы, которая вместе с невинностью потеряла и букву «Р». Потом достал с полки белые фарфоровые тарелки с золотыми прожилками, по две каждому, и по прибору из нержавеющей стали с ажурными ручками, в которые между двумя пластинками из плексигласа было вставлено чучело божьей коровки – на счастье. Два хрустальных бокала и две салфетки, сложенные наподобие тиар, завершали сервировку. На все эти приготовления ушло некоторое время. Едва они были закончены, как звонок сорвался с цепи и тем самым известил Колена о приходе Шика.
Колен расправил складочку на скатерти и пошел открывать дверь.
– Как поживаешь? – спросил Шик.
– А ты-то как? – вместо ответа спросил Колен. – Раздевайся и пойдем посмотрим, что делает Николя.
– Новый повар?
– Да, – ответил Колен, – я выменял его у тети, отдал ей моего старого повара и килограмм бельгийского кофе[7] в придачу.
– Ты им доволен? – спросил Шик.
– Похоже, дело он знает. Ученик Гуффе.
– Человека из чемодана?[8] – в ужасе воскликнул Шик, и его черные усики трагически поникли.
– Да нет, болван, Жюля Гуффе, знаменитого кулинара.
– В этом я не силен… Знаешь, кроме Жан-Соля Партра[9], я мало что читаю.
Он пошел за Коленом по выложенному плитками коридору, погладил мышей и попутно зарядил свою зажигалку капелькой солнца.
– Николя, – сказал Колен, входя на кухню, – познакомьтесь, пожалуйста: мой друг Шик.
– Добрый день, месье, – произнес Николя.
– Добрый день, Николя, – ответил Шик. – Скажите, у вас нет племянницы, которую зовут Ализа?
– Есть, месье, – подтвердил Николя. – И, смею заметить, весьма красивая девушка.
– Между вами большое фамильное сходство, – сказал Шик, – хотя по линии бюста некоторое различие имеется.
– Да, у меня с годами грудь стала шире, – уточнил Николя, – а у Ализы она развивалась, так сказать, перпендикулярно, если месье позволит мне называть вещи своими именами.
– Выходит, мы почти что в семейном кругу, – обрадовался Колен, – а вы мне не говорили, Николя, что у вас есть племянница.
– Моя сестра сбилась с пути, – признался Николя. – Она изучала философию. В семье, которая гордится своими традициями, о таких вещах предпочитают молчать.
– М-да, – сказал Колен, – пожалуй, вы правы. Во всяком случае, я вас понимаю. Покажите-ка нам лучше ваш паштет с угрем…
– Сейчас небезопасно открывать духовку, – предупредил Николя, – не то произойдет резкое обезвоживание блюда в результате того, что внутрь проникнет воздух меньшей влажности, чем тот, который ее заполняет.
– Я предпочитаю увидеть это блюдо, когда его подадут на стол, – сказал Шик. – Пусть это будет сюрпризом.
– Горячо одобряю вас, месье, – сказал Николя. – Осмелюсь ли попросить месье разрешить мне вернуться к моим делам?
– Конечно, Николя, пожалуйста!
И повар вновь взялся за прерванную работу, которая состояла в том, что он опрокидывал на тарелки формочки с заливным из морского языка, украшенного ломтиками трюфеля, как и положено для рыбной закуски. Колен и Шик вышли из кухни.
– Не выпьешь ли аперитив? – спросил Колен. – Мой пианоктейль уже настроен, можешь его опробовать.
– Как, пианоктейль уже работает? – спросил Шик.
– Да, и притом отлично. Трудно было его наладить, но результат превзошел все мои ожидания. Я сыграл «Black and Tan Fantasy»[10] и получил совершенно поразительную смесь.
– Какой принцип ты положил в основу механизма?[11] – спросил Шик.
– Каждой клавише соответствует либо какой-нибудь крепкий напиток, либо ликер, либо сироп. Правая педаль добавляет в смесь сбитое яйцо, а левая – кусочек льда. Для получения сельтерской воды надо извлекать тремоло в высоком регистре. Дозы всех ингредиентов определяются длительностью звука: одной шестьдесят четвертой соответствует шестнадцатая часть объема, взятого за единицу, четверти – единица объема, а целой ноте – четыре единицы. Когда играешь медленную мелодию, включается особая система регистров, чтобы доза коктейля не увеличивалась, – иначе порция получилась бы слишком большой, – а только повышалась его крепость. Кроме того, можно, в зависимости от продолжительности мелодии, изменить величину объема, взятого за единицу, уменьшив его, например, в сто раз, чтобы получить напиток, в котором, с помощью особого модератора, учтены все законы гармонии.
– Все это очень сложно, – сказал Шик.
– Механизмом управляет электронное устройство через реле. Не стану вдаваться в детали, ты же сам хорошо разбираешься в этих вещах. Притом, заметь, это еще и пианино, на котором прекрасно можно играть.
– Невероятно! – воскликнул Шик.
– Осталась, правда, одна недоделка, – сказал Колен, – вот никак не налажу правую педаль, которая регулирует сбивание яиц. Пришлось поставить дополнительное сцепление, потому что, когда играешь что-нибудь слишком hot[12], в коктейль попадают куски омлета и их трудно глотать. Со временем я это, конечно, устраню, а пока придется быть повнимательней. Да, забыл сказать, что сливки – это «соль» в контроктаве.
– Сейчас сделаю себе коктейль на мотив «Loveless Love»[13]. Это должно быть нечто невообразимое, – сказал Шик.
– Пианоктейль стоит пока в чулане, который я оборудовал под мастерскую, – сказал Колен, – я не успел еще привинтить к нему деку. Пойдем. Для начала я его запрограммирую на два коктейля граммов по двести.
Шик сел за пианоктейль. Едва замер последний звук, как с сухим треском откинулась середина передней панели и показалась шеренга стаканов. Два из них были наполнены до краев аппетитной на вид жидкостью.
– Когда ты взял фальшивую ноту, я испугался, – сказал Колен, – но, к счастью, она оказалась в той же тональности.
– Он учитывает и тональность? – спросил Шик.
– Не всегда, – сказал Колен, – это была бы чересчур сложная задача. Но некоторая зависимость все же есть. Ну пей, и пошли к столу.
II
– Паштет с угрем просто изумителен, – сказал Шик. – Кто надоумил тебя заказать такое блюдо?
– Идея принадлежит Николя, – сказал Колец. – У нас тут есть, вернее, был угорь, который каждый день появлялся в умывальнике, выползая из крана.
– Забавно! – сказал Шик. – С чего бы это?
– Он дотягивался до зубной пасты и пожирал ее, нажимая зубами на тюбик. Николя пользуется исключительно американской ананасной пастой, и угрю, видимо, она пришлась по вкусу.
