— Еще одну, — сказал он, пародируя месье Перля, — за вашу деятельность в качестве ячейки социального организма.

Его правая, сомкнутая в кулак рука уминала песок между деснами жертвы.

— Что касается последней, — заключил Вольф, — я приберег ее для ваших последующих метафизических треволнений.

Старик больше не двигался. Последняя пригоршня высыпалась на его почерневшее лицо; песок собрался в глубоких впадинах глаз, прикрывая их — налившиеся кровью, вылезшие из орбит — от света.

— Что может быть более одинокого, чем мертвец… — пробормотал Вольф. — Но и более терпимого? Более устойчивого… а, месье Брюль?.. И что более любезного? Более приспособленного к своим функциям… более свободного от всех беспокойств?

Он замер, встал.

— Избавляетесь от того, что вам мешает, первое очко, — сказал он, — и получаете труп. Тем самым нечто совершенное, ибо нет ничего совершеннее, законченнее трупа. Да, это плодотворная операция. Двойной удар.

Вольф шагал, и солнце исчезало. От земли, волочась серыми полотнищами, исходил неторопливый туман. Скоро Вольф уже не видел своих ног. Он чувствовал, что почва становится твердой, теперь он шел по сухому камню.

— Мертвец, — продолжал Вольф, — это прекрасно. Он полон. Не имеет памяти. Завершен. Пока не мертв, не завершен.

Он почувствовал, что земля резко поднимается вверх крутым откосом. Поднялся ветер и рассеял туман. Согнувшись в три погибели, Вольф карабкался и боролся, помогая себе при продвижении руками. Стемнело, но он различал над собой скалистую, почти отвесную стену, к которой цеплялись ползучие растения.

— Разумеется, чтобы забыть, достаточно было подождать, — сказал Вольф. — Так бы и получилось. Но и тут, как и в остальном, находятся люди, которым ждать невмоготу.

Он почти прилип к вертикальной стенке и поднимался совсем медленно. Один из его ногтей застрял в трещине камня. Он резко отдернул руку. Палец начал кровоточить, кровь торопливо билась внутри.

— И когда ждать невмоготу, — сказал Вольф, — и когда мешаешь сам себе, появляется повод и оправдание — и если избавишься от того, что мешает… от себя самого… тогда прикоснешься к совершенству. Круг, который замыкается.

Его мускулы сокращались в бессмысленных усилиях, он все поднимался, прилепившись к стене, как муха. В тысяче мест растения своими стальными когтями разрывали его тело. Тяжело дыша, обессилев, Вольф приближался к гребню.

— Пылающий можжевельник… в камине из бледных кирпичей… — сказал он еще.

В этот миг он достиг вершины каменной стенки и, как во сне, почувствовал у себя под пальцами холод стальной клетки, ветер ударил его по лицу. Голйй в вымороженном воздухе, он дрожал и стучал зубами. Под напором неистового шквала ему никак не удавалось ослабить хватку.

— Когда захочу… — выдавил он сквозь сжатые зубы. — Я всегда мог сопротивляться своим желаниям…

Он разжал руки, его лицо расслабилось, а мускулы обмякли.

— Но умираю я оттого, что их исчерпал…

Ветер вырвал Вольфа из клетки, и его тело ввинтилось в воздух.

— Итак, — сказала Лиль, — собираем пожитки?

— Собираем, — ответила Хмельмая.

Они сидели на кровати в комнате Лиль. У них были усталые лица. У обеих.

— И довольно, больше никаких серьезных мужчин, — сказала Хмельмая.

— Никаких, — сказала Лиль. — Только жутких волокит. Которые танцуют, хорошо одеваются, чисто выбриты и носят розовые шелковые носки.

— По мне, так зеленые, — сказала Хмельмая.

— И с автомобилями по двадцать пять метров длиной, — сказала Лиль.

— Да, — сказала Хмельмая. — И заставить их пресмыкаться.

— На коленях. И на пузе. И они оплатят нам норковые манто, кружева, драгоценности и домработниц.

— В накрахмаленных фартуках.

— И их не любить, — сказала Лиль. — И показать им это. И никогда не спрашивать, откуда у них деньги.

— А если они окажутся слишком умными, — сказала Хмельмая, — их бросить.

— Это будет чудесно, — восхитилась Лиль.

Она поднялась и ненадолго вышла. Потом вернулась, волоча за собой два огромных чемодана.

— Вот, — сказала она. — Каждой по одному.

— Мне никогда его не заполнить, — заявила Хмельмая.

— Мне тоже, — согласилась Лиль, — но зато какой презентабельный вид. И кроме того, их будет легче нести.

— А Вольф? — вдруг спросила Хмельмая.

— Уже два дня, как он убыл, — очень спокойно сказала Лиль. — Он не вернется. К тому же в нем больше нет надобности.

— Моя мечта… — задумчиво сказала Хмельмая, — теперь моя мечта — выйти замуж за богатого педераста.

Солнце стояло уже высоко в небе, когда Лиль и Хмельмая вышли из дому. Обе они принарядились. Быть может, чуть-чуть броско, но зато со вкусом. В конце концов они оставили слишком тяжелые чемоданы в комнате Лиль. За ними пришлют.

На Лиль было шерстяное платье цвета перванш, тесно обтягивающее грудь и бедра; сбоку открывался длинный разрез, позволяющий приглядеться к ее дымчатым чулкам. Туалет завершали маленькие голубые туфельки с крупными бантами, большая замшевая сумка подходящего цвета и украшающий ее светлые волосы султан. Хмельмая надела очень строгий черный английский костюм и блузку с пышным жабо, дополнив их длинными черными перчатками и черно-белой шляпкой. Трудно было не обратить на них внимание; но в Квадрате не было никого — кроме зловеще возвышавшейся в пустом небе машины.

Из остатков любопытства они прошли рядом с ней. Мрачно зияла шахта, в которую попадали воспоминания, и, склонившись над ней, они увидели, что какая-то темная жидкость наполняет ее теперь почти до краев. На металле опор уже можно было различить на удивление глубокие следы коррозии. Всюду, где Вольф и Ляпис расчистили почву для установки аппаратов, вновь начинала пробиваться красная трава.

— Долго она не протянет, — сказала Хмельмая.

— Конечно, — сказала Лиль. — Еще одна вещь, с которой он дал маху.

— Быть может, он достиг, чего хотел, — с отсутствующим видом заметила Хмельмая.

— Да, — рассеянно сказала Лиль. — Может быть. Пошли отсюда.

Они двинулись дальше.

— Первым делом сходим в театр, — сказала Лиль. — Я несколько месяцев сидела дома.

— О! Да, — сказала Хмельмая. — Мне так этого хочется. А потом подыщем красивую квартирку.

— Боже! — сказала Лиль. — Как мы могли так долго жить с мужчинами.

— Просто безумие, — подтвердила Хмельмая.

Они пересекли стену Квадрата и застучали каблучками по дороге. Пустынен был обширный четырехугольник, и большущая стальная машина понемногу разлагалась по воле небесных бурь. В нескольких сотнях метров к западу, запрокинув лицо к солнцу, покоилось обнаженное, почти невредимое тело Вольфа. Повернутая под редкостным углом к туловищу голова его казалась независимой от тела.

Ничто не смогло удержаться в его широко распахнутых глазах. Они были пусты.