Дом не пожалел ничего. Он даже вскрыл ту самую, заветную упаковку кофе, принадлежавшую прежнему владельцу. Этот волшебный напиток он приготовил после того, как люди покончили с трапезой.

Дом наблюдал и ждал. Ему не терпелось увидеть, что же произойдет в результате всех его стараний. Он так часто читал о том, что хорошо приготовленная еда была ключом к началу доброй беседы.

И вот теперь настало время проверить справедливость этого утверждения.

После обеда Нара Оксам отвела гостя в комнату, откуда открывались восхитительные виды. Как и предельно изысканные блюда, поданные к обеду, так и пейзажи за окнами буквально сразили Зая. Обрывистые склоны гор, чистые небеса и чудесные далекие водопады. Наконец-то – возможность отдохнуть от столичных толп. Но наибольшее восхищение у гостя все-таки вызвал камин – очаг, который обязательно нашелся бы в ваданском доме. Хозяйка и гость вместе сложили маленькую пирамидку из настоящих дров. Нара длинными ловкими пальцами разожгла огонь.

Зай бросал взгляды на лицо хозяйки, озаренное языками пламени. Взгляд Нары Оксам менялся. С каждым часом, проведенным в полярном доме, взгляд ее становился все более рассеянным, несфокусированным – как у сильно пьющей женщины. Лаурент догадывался, что она перестала принимать лекарство, которое спасало ее от безумия в городе. Она становилась более чувствительной. Он почти физически ощущал силу ее эмпатии, настроенной на него. «Интересно, что она сумеет выудить?» – гадал он.

Зай старался не думать о том, что может произойти между ним и хозяйкой дома. Он ничего не знал о традициях Вастхолда. Эта экскурсия на полюс могла быть обычным жестом вежливости по отношению к чужаку, общепринятым проявлением внимания к получившему высокую награду герою и даже попыткой скомпрометировать политического оппонента. Но это был дом Нары, и они тут были совсем одни.

Мысли о возможной близости возникали сами собой и продвигались по сознанию со скрипом – Зай давно забыл о чем-либо подобном. Со времени освобождения полученные в плену побои и перенесенные пытки часто давали о себе знать, тело отзывалось болью, порой приводило в отчаяние, время от времени появлялись чисто технические проблемы, но с той поры Зай никогда не ощущал желания.

Могла ли Нара заметить его мысли – вернее, полумысли – о возможной близости? Зай знал, что большинство синестезических способностей обостряются в благоприятной среде. А у нее?

Зай решил выказать любопытство, чтобы хотя бы немного отвлечь Нару (и себя самого) от других его мыслей. И он задал вопрос, который вертелся у него на языке со времени их первой встречи.

– А как ощущается эмпатия в детстве? Когда вы поняли, что умеете… читать мысли?

Такое определение вызвало у Нары смех – как и ожидал Зай.

– Не сразу, – ответила она. – Я этого долго не понимала. Я выросла на равнине. Там так пусто… На Вастхолде есть префектуры, где на один квадратный километр приходится меньше одного человека. Бескрайние равнины в поясе ветров, чье однообразие нарушают только Кориолисовы горы. Они и создают туннели, из-за которых ветры пробивают эрозионные русла, а эти русла в конце концов превращаются в ущелья. Повсюду на равнине слышно, как поют горы. Резонансы ветра непредсказуемы, нельзя искусственно настроить гору на определенный звук. Говорят, что даже риксский гигантский разум не смог бы справиться с такой математической задачкой. Каждое ущелье как бы играет собственную мелодию – медленную, протяжную, как стоны китов. Порой горы производят звуки более низкой частоты, чем способно воспринять человеческое ухо, и тогда ноты звучат, как удары в басовый барабан. Проводники, которые водят экскурсии по горам, способны различить по звуку склоны разных гор с закрытыми глазами. Наш дом выходил на гору Баллимар, а ее северный склон издает звуки от басовых биений до сопрано – это когда усиливается ветер. Словно сирены предупреждают о начале бури.

Сначала мои родители думали, что я идиотка.

Зай изумленно взглянул на Нару, гадая, нет ли у этого слова на ее родной планете более мягкого значения. Она в ответ покачала головой. Эту мысль было легко прочитать.

– Там, на равнине, мои способности были незаметны. В пустынной, безлюдной местности я не страдала безумием, а эмоциональное излучение от многочисленного семейства было почти неощутимым и не доставляло мне страданий. С родственниками я могла не только читать эмоции, но и передавать их. Эта связь давалась мне очень легко. В семье меня считали глупенькой, но при этом – девочкой с хорошим, легким характером. Мне во всем угождали, а я понимала все, что происходило вокруг меня, но не любила помногу говорить. И так ведь все было ясно, без слов.

Зай вздернул брови.

– Странно, почему же я тогда стала политиком, да?

Он рассмеялся.

– Вы читаете мои мысли.

– Прочла, – не стала спорить она, наклонилась и пошевелила дрова кочергой.

Огонь теперь горел ровно, стало так жарко, что они отодвинулись на метр.

– Но говорить я умела. И родители ошибались насчет моих способностей, я была очень сообразительна. Если я знала, что мне светит поощрение, то старательно выполняла устные уроки с компьютером. Но мне была не нужна речь, поэтому страдали вторичные языковые навыки – чтение и письмо.

А потом я впервые попала в город. Зай заметил, что ее пальцы крепче сжали кочергу.

– Я думала, что город – это гора, потому что слышала его звуки издалека. Я думала, город поет. На большом расстоянии город подобен океану. Удары волн звучат приглушенным гулом, постоянным, беспрерывным фоновым шумом. В Плейнберге тогда жило несколько сотен тысяч человек, но я слышала несколько десятков резких теноровых нот, которые доносились от того места, куда мы ехали. Это был шумный, крикливый политический праздник. Местная мажоритарная партия пробилась в континентальный парламент. Мы ехали по равнине на неспешном наземном транспорте, и этот звук радовал меня, и я пела в ответ на пение такой веселой, чудесной горы. Интересно, что думали о моем поведении родители. Наверное, что-нибудь вроде: «Вот распелась наша дурочка».

– Они вам ничего не говорили? – спросил Зай.

Нара, похоже, удивилась вопросу.

– С того дня я с ними не разговаривала.

Зай часто заморгал. Он почувствовал себя бессердечным чурбаном. Биография сенатора Нары Оксам наверняка была хорошо известна в политических кругах – по крайней мере, голые факты. Но Заю она была известна только по прозвищу Чокнутая Сенаторша.

Однако от последней фразы Нары у него по спине побежали мурашки. Одиночество ребенка? Потеря всех связей с семьей? Ему, воспитанному в ваданских традициях, это было непонятно, это возмущало его. Зай сглотнул подступивший к горлу ком и постарался сдержать эмоции, понимая, что Нара, как эмпат, уловит их и ей это будет неприятно.

– Продолжай в том же духе, Лаурент, – сказала она. – Все в порядке. И давай на «ты», хорошо?

– Я не хотел…

– Знаю. Но не старайся при мне управлять своими мыслями. Пожалуйста.

Он вздохнул и вспомнил совет из «Саги войны» о переговорах с врагами: «Если попал в неловкое положение, действуй напрямую».

– И близко ли вы оказались около города, когда он начал сводить тебя с ума?

– Точно не знаю. Я ведь не понимала, что это безумие. Я думала, что внутри меня звучит песня, и что это она разрывает меня на куски.

Она отвернулась и подложила в камин еще одно полено.

– Чем ближе к городу, тем сильнее становился шум у меня в сознании. Это происходит прямо пропорционально расстоянию – как с гравитацией или с широкополосным радио. Но на праздник ехало много машин, мы двигались медленно, поэтому нарастание звука не происходило экспоненциально, как должно было бы.

– Звучит слишком научно, Нара.

– Дело в том, что по-настоящему я этого не помню. Помню только, что мне это нравилось. Мы ехали праздновать триумф четверти миллиона умов, Лаурент, которые одержали победу впервые за несколько десятилетий. Была такая радость: успех после стольких лет трудов, переживаний из-за былых поражений, чувство, что справедливость наконец восторжествовала. Наверное, в тот день я влюбилась в политику.