– Я предупреждал тебя, Нара. Почему ты не послушалась меня?

– Меня могут вышвырнуть, Роджер?

– Из Сената? Прецедент имел место, но такого не случалось уже сто пятьдесят лет.

– А в тот раз какая была причина?

Найлз заморгал, пошевелил пальцами.

– Убийство. Утопианка убила своего любовника. Задушила в постели.

Оксам вяло усмехнулась. Она-то, по крайней мере, нарушила закон не для того, чтобы убить возлюбленного, а для того, чтобы его спасти.

– Это выглядит гораздо более драматично, – заметила она.

– Но тогда и речи не было о преступлении против государства, – возразил Найлз. – В протоколе о лишении этой дамы сенаторских полномочий значилась формулировка «за неподобающее поведение». Это обвинение будет помягче государственной измены, я бы так сказал.

– Как долго это тянулось?

– Сорок семь дней. Устроили суд перед Сенатом в полном сборе. Свидетели, совет защитников и даже психолог.

– И в итоге ее изгнали из Сената.

Найлз кивнул.

– А как только она лишилась сенаторского иммунитета, гражданский суд обвинил ее в убийстве. Ее лишили Возвышения и приговорили к пожизненному заключению.

– Все же это лучше, чем обескровливание.

– Господи, Нара, – проговорил Найлз дрожащим голосом. – Неужели ты действительно сделала это? Выдала Заю секреты военного совета?

– Да. Чтобы спасти его.

– Вероятно, можно найти какое-то исключение, оправдание за счет необходимости военного времени…

Она покачала головой.

– Выхода нет, Роджер. Государственная измена чистой воды: я поставила моего возлюбленного выше моего повелителя. Я сделала выбор.

Найлз умолк и погрузился в процесс исследования информации. Он встал и начал шевелить пальцами. Нара видела, как он напряжен, и понимала, что он всеми силами старается изыскать хоть какую-то зацепку, хоть какое-то оправдание для нарушения закона о столетнем табу. Он сейчас походил на человека, играющего в виртуальную игру и пытающегося выбраться из лабиринта. Стоило напороться на препятствие или зайти в тупик – и его лицо выражало неподдельное отчаяние.

Нара тем временем снова нырнула в мир новостных каналов, вещавших в поле вторичного зрения. Один из каналов показывал толпу, собравшуюся возле Рубикона. Это были лоялисты, требовавшие, чтобы Нару немедленно лишили сенаторского иммунитета и предали имперскому суду. Теперь, когда целью для нападок лоялистов стала она, их извечно наигранный праведный гнев уже не выглядел таким комичным. По другому каналу выступал представитель партии секуляристов, молодой человек, заменивший Нару после того, как она стала членом военного совета. Он призывал к спокойствию и примирению, пытался сдержать развитие событий и вообще не затрагивал вопрос об обвинении Оксам в измене. Нара ему не завидовала.

Страсти бушевали нешуточные, а Нара вдруг ощутила странное умиротворение. Обычные исполнители политического спектакля – политические партии, пропагандистская машина Аппарата, заказные новостные материалы – все это пришло в движение самым обычным путем. Зоркий поиск преимуществ, но при этом – осторожность и расчет. Оксам чувствовала, насколько зыбка почва под ногами у тех, кто ведет эту борьбу за власть, какое напряжение – в каждом произнесенном слове, в каждом нарочитом прочтении кодекса имперских законов или устава Сената. Но в самой середине этого хаоса находилась одна-единственная неподвижная точка: правота сделанного ею выбора.

Совершив государственную измену, Нара Оксам словно бы очистилась. После всех компромиссов, на которые ей пришлось пойти, она в конце концов совершила нечто, руководствуясь самой простой и ясной причиной, и ей не важно было, чего ей будет стоить этот поступок.

– Я свободна, Роджер.

Найлз широко раскрыл глаза.

– Что?

– Нельзя вечно сражаться с Императором с помощью одного только прагматизма.

Найлз сокрушенно покачал головой. Несколько серебряных волосков вылетели из его седой прически. Казалось, он с каждой минутой все сильнее старится.

– Ты выбрала неудачное время, Нара. Идет война.

Она понимала его точку зрения. Защищая Империю, монарх всегда находился на пике власти. Однако это утверждение имело и обратную сторону. Именно на своем пике власть более всего одурманивает.

– Я собираюсь всей Империи Воскрешенных сказать то же самое, что сказала Заю, – заявила она. – О планах Императора насчет Легиса.

Найлз устремил на нее взгляд, полный отчаяния.

– Они убьют тебя, – прошептал он.

– Пусть.

– Воспользуйся всем, что тебе известно, и попытайся откупиться.

Она покачала головой. Никакого выхода для нее не существовало и существовать не могло, уж Император об этом позаботится.

– Нара, из тебя выпустят кровь, каплю за каплей.

– Но сначала я настрою против него целое поколение людей.

Найлз облизнул пересохшие губы. Оксам понимала, что он все еще пытается найти какой-то выход, и вдруг догадалась, в чем состоит главный недостаток ее старого консультанта. Какой бы лютой ненавистью он ни пылал к мертвым, Найлз всегда боролся с ними с предельной осторожностью, выстраивал планы медленно и скрупулезно. Он недолюбливал драматизм.

– Сколько тебе лет, Роджер?

– Много. Жутко много, – отозвался он. – Так много, что я знаю, как остаться в живых.

– В этом твоя проблема. Война порой требует жертв.

– Ты говоришь о самоубийстве, Нара.

Она кивнула.

– Верно, Роджер. О заслуженном и хорошо обдуманном самоубийстве.

Старик-консультант устало сел рядом с ней. Нара с ужасом увидела, что его лицо залито слезами.

– Тридцать лет я потратил на то, чтобы привести тебя сюда, сенатор, – проговорил Найлз и всхлипнул.

– Знаю.

– И вот как ты мне отплатила?

Мгновение на размышление – и ответ пришел сам собой.

– Да. Именно так.

Потом они какое-то время сидели молча. Оксам отключила поле вторичного зрения, прервала поток мнений и позерства, хлынувший в комиссии, слушания, дебаты. Неповоротливая машина законотворчества совершала неуклюжий маневр, разворачиваясь против принадлежащего к ней человека, против «своей». Лучи восходящего солнца заблестели на гранях кристаллов, осторожно перенесенных в кабинет из прежнего офиса Найлза. Похожие на дерево, увешанное множеством крошечных зеркал, кристаллы, хранившие бесчисленное множество данных, отбросили на стены отражения лучей от своих граней – веселых солнечных зайчиков.

Нара Оксам слушала тяжелое дыхание Найлза, и ей было жаль, что она не может избавить его от этих страданий. Ей по-прежнему требовались его советы. Она надеялась, что Найлз от нее не отвернется.

И словно бы услышав ее мысли, старик развел руками и спросил:

– А мне-то что теперь делать, сенатор?

Она взяла его за руку.

– Постарайся потянуть время. Потом соглашайся на судебное разбирательство. Но никаких свидетелей в мою защиту. Свидетельствовать буду только я сама. С самым широким, насколько возможно, освещением в общественных средствах массовой информации.

Найлз нахмурился, отчаяние в его взгляде сменилось сосредоточенностью.

– Тебе попытаются заткнуть рот, сенатор. Государственные тайны, сама понимаешь.

– Они не смогут изолировать весь Сенат, Роджер. А лишить меня сенаторского иммунитета может только Сенат, и больше никто.

Найлз прищурился. У него появилась информация к размышлению, и в его глазах сразу вспыхнули искорки.

– Пожалуй, больше никто, сенатор.

– И я имею право выступить на процессе, где будут судить меня.

Найлз кивнул.

– Конечно. Даже закон о столетнем табу стоит ниже сенаторского иммунитета. Так что, по большому счету, заставить тебя замолчать смогут только после того, как Сенат официально решит изгнать тебя из своих рядов.

– Теперь, когда я избрала смерть, возможностей у меня больше, – сказала Нара.

И задумалась над собственными словами. Она прямо сейчас могла выйти к Рубикону и обратиться к толпе представителей новостных каналов, вооруженных камерами. Она могла рассказать этим людям о том, что замышлял Император сотворить на Легисе. Но новостные каналы не смогут передать информацию, подпадающую под действие закона о столетнем табу. Так что раскрыть чудовищные планы Императора она могла, только выступив в Сенате.