Это было труднее всего, что довелось ему испытать, даже труднее бега на скорость по марафонской дистанции с полной выкладкой. Тогда можно было плюнуть на показатели и добраться до финиша даже и девятым из сорока, что, в сущности, тоже неплохо. А здесь в какой-то момент сил не осталось вовсе, и он шагал, усилием воли стараясьне выдать того, что уже не способен сделать ни шагу. Привычная тяжесть «дуплета» сделалась невыносимой, ремень — кто бы мог поверить? — натирал тренированное плечо, едкий пот заливал лицо. Он был сейчас для зрителей проклятого стереофильма тем самым несчастным недотепой, которого постоянно обливают помоями, надевают на голову торт и пинают в зад; такие эпизоды никогда не казались Дмитрию особо смешными, а с собою в этой роли он вообще не мог смириться. Единственно, о чем он мечтал в те часы, — поскорее встретить врага. Сколько угодно врагов. С автоматами, хоть с лучеметами, хоть с излучателями «Звяга». В любом случае, даже излучатели лучше этой пытки…

Нгуаб'дгге люто завидовал рядовым. Ни один из юнцов не выказывал никаких признаков усталости, больше того: несмотря на липкую, с каждым часом сгущающуюся предгрозовую духоту, на татуированных лицах не выступило ни одной капельки пота, хотя двигались ребята не охотничьим, а военным шагом, позволяющим даже в темноте продираться вслепую сквозь мокрую чащобу, легчайшим касанием ступни не тревожа затаившийся под скрученными корневищами змей…

Щелчок. Затемнение, словно кто-то переключил сон на другую программу. Но и здесь тоже оказался все тот же осточертевший до мозга костей фильм.

Серия вторая. Пещера. Трехчасовой привал.

Странное дело! Он не сомневался, что провалится во тьму и тишь, стоит лишь прилечь. А не вышло. Вокруг, притулившись друг к дружке, похрапывали двали, снаружи топтался, держа копье на изготовку, выносливый Н'харо, вызвавшийся стоять на страже, а Дмитрий изо всех сил пытался, но никак не мог уснуть. Он думал о предстоящей стычке, он просчитывал, какой она должна быть, и пытался угадать, какова она будет. В эту ночь лейтенант Коршанский впервые до конца и по-настоящему понял, что игрушки закончились и на его плечах лежит тяжкая, как десяток «дуплетов», ответственность за три десятка слепо верящих ему мальчишек…

А когда стало ясно, что со сном придется обождать денек-другой, Дмитрий поднялся с поросших мхами камней и вышел из пещеры, а Н'харо, поприветствовав предводителя широкой, никому другому не предназначенной улыбкой, поднял левую, свободную от копья руку и, указав на сельву, сказал:

— Д'жгоньи. Межземье.

И Дмитрий кивнул. Гдламини объяснила ему это.

Оставив за спиной край Дгаа, отряд мстителей приблизился к ничейной земле, многократно более опасной, нежели земли, твердо принадлежащие кому-либо. Богатая, просторная страна, изобильная дичью, рыбой, полезными плодами. И недобрая. Самый стык владений народа дгаа, мохнорылых и тех, кто живет на равнине. Из сбивчивых, хотя и подробных разъяснений Гдлами Дмитрий хотя и понял не все, но уяснил главное: здесь никто ни перед кем не в ответе. Колонисты, привлеченные некогда щедростью края, живут малыми хуторами-выселками, равнинные раньше, до появления Железного Буйвола, забредать без нужды остерегались, поскольку побаиваются сельвы, а вот люди дгаа…

— Понимаешь, тхаонги, — растолковывала ему дгаамвами накануне выступления, — были среди племен дгаа люди, не желавшие нового. Те из семей дгагги, и те из семей дганья, и те из семей дгавили, кто не захотел подчиниться воле родителя моего, Дъямбъ'я г'ге Нхузи, который стал Мппенгу вва'Ттанга Ддсели, ушли сюда, в межземье, и живут малыми поселками, никому не подчиняясь. Но они — наши братья, у них есть право участвовать в совете дгаа, и от них присылают в Дгахойемаро дары: шкуры, плоды и вяленое мясо. Если их обидят, за них будет мстить весь народ дгаа…

Фильм опять становился интересен.

Он был теперь черно-белым, словно режиссер, попробовав силы в комедии, решил заявить о себе как об авангардисте, исповедующем идею возврата к корням…

Черной была сельва, и серым был дождь, зарядивший с рассвета, такой же, как вчера, в самом начале похода, но все усиливающийся и усиливающийся. Накидки и набедренные повязки сразу промокли насквозь. Сырость пропитала кожу, мышцы, проникла в самую душу, и те из воинов, кто щеголял в плетеных сандалиях, разулись, без сожаления оставив на тропе облепленную обувку, столь нравящуюся красавицам народа дгаа; им было все равно, подошвы их ног не уступали в прочности подметкам из полифера, надежного, но чудовищно Тяжелого.

К середине второго дня они миновали Место-Где-Убили-Двоих. Там уже не оставалось никаких следов трагедии. Люди, посланные Гдламини, доставили в Дгахойемаро вздувшиеся тела убийц, и дгаа убедились, что мохнорылые двиннь'г'я сказали правду. Двое было негодяев, облаченных в одежды, какие делают на равнине, и один из мертвецов, с дырой от громовой палки мохнорылого, был несомненным человеком равнины, а второй, не имевший головы, столь же неоспоримо оказался одним из равнинных красногубых, что подтвердилось не только размерами тела, но и синими письменами на уже начинающей разлагаться груди…

«Живчик режет стукачей», — подсунул сон под самые глаза лоскут позеленевшей, расползающейся кожи, заросшей мелким белесым волосом, и Дмитрий беспокойно поерзал на подстилке, безотчетно прогоняя гадостное видение. Люди дгаа спросили его, доступны ли пониманию эти знаки, но, как ни пытался он объяснить, смысл слов «Живчик» и «стукач», а также и назначение букв остались выше их понимания. .

Это недоброе место цепочка воинов прошла ускорив шаг, и двали чуть слышно бормотали под нос заклятия от злых демонов, словно позабыв, что медно-зеркальные щитки делают такую предосторожность излишней…

А вскоре они миновали остатки сожженной много десятков дней назад деревни мохнорылых, где уже не было ничего, кроме пепла и людских костяков, и еще одну такую же деревню, где на костях убитых оставалось чуть-чуть мяса, а с улыбчивых черепов ливень еще не успел смыть все волосы до единого.

— Мы остановимся в Тгумумбагши, — то ли спросил у Дмитрия, то ли сообщил Н'харо, и нгуаб'дгге кивнул в ответ.

Воины оживились. Никто не признался бы в слабости, но вымотались все, и всем хотелось долгого отдыха.

Но не пришлось.

В большом селении людей, называющих себя дгавили, их встречали лишь девять свежих трупов, выложенных рядком на низеньком помосте, мертвая собака, свесившая размозженную голову в канавку посреди единственной улочки, да черные хрипатые птицы. И ни единой живой души. Люди дгавили разбежались при их приближении, хотя идущий вперед отряда М'куто давно уже гудел на ходу в короткую свирель, рваным, бередящим душу наигрыванием предупреждая здешних о приближении друзей.

Похоже, тут в дружбу уже не верили.

Второй привал, под открытым небом, Дмитрий, кажется, сумел перекемарить, едва улегшись, все полчаса без остатка. А спустя час ходьбы на третий день обнаружились наконец следы убийц.

Широкая торная тропа, принявшая в себя тропинку людей дгаа, была замусорена блестящими бумажками, жестянками и прочим сором, непонятным для горцев, но вполне привычным для Дмитрия, и время от времени попадались в кустах у обочин изъеденные зверьем трупы со связанными руками; большею частью это были осколки народа дгаа, хотя трижды на изуродованных лицах кустились мохнатые бороды…

Дмитрий видел, как взъерошились и зашевелились волосы на макушке М'куто, идущего впереди. Парень еле слышно пофыркивал, втягивая носом воздух.

И вдруг возник крик.

Словно бы ниоткуда, жуткий, клекочущий, наполненный невыразимой мукой.

Он рассек дремоту, словно витая плеть, разрубил надвое блаженное спокойствие и прогнал сон прочь. Распахнув глаза, Дмитрий увидел высоко над головой рвущийся сквозь плетеную крышу хижины, разделенный на сотни иголок солнечный свет, и понял, что проснулся от собственного крика.

Но ведь это и впрямь было страшно!

Вопль рвался из зарослей, полоснул по ушам, он дрожал, звенел, истончался до визга, срывался и вновь набирал силу, этот мучительный вой, способный свести с ума самого Тха-Онгуа.