Этот вопрос, после небольшого, завершившегося вполне дружески фуршета, был в принципе решен.

— …пшу на уши! — донеслось от стола, и Анатоль Гре-гуарович, вспыхнув, возмущенно пошевелился. Какая лапша? Все так и было!

Хотя, конечно, спустя полгода ему пришлось нелегко. Он помнит, как сейчас: стояла невиданная даже для Сахары июльская жарища; зал суда был набит битком, потому что процесс «Йуджумбурра против Баканурски» привлек внимание очень и очень многих завистников, и дочерна обугленный тремя солнцами своей знойной родины, закутанный в тяжеленную медвежью доху богомол, полномочный консул Йуджумбурры, жестами требовал у Анатоля дать пояснения насчет того, как выглядит «лед» и что такое «заунывные напевы»…

Все висело буквально на волоске, на тонюсенькой ниточке. И чем черт не шутит, клеветники в тот раз могли бы, пожалуй, и восторжествовать, если бы не блестящее, филигранное мастерство прославленного мэтра Блевако, заведующего юридическим отделом весьма серьезного и влиятельного ведомства, руководимого господином Баканурски Грегуаром Адольфовичем.

О, это было неподражаемо. Вместо того чтобы выслушивать безосновательные претензии богомола к своему клиенту, мэтр Блевако поставил вопрос ребром и попросил уважаемого истца рассказать присяжным: все ли еще процветает на Йуджумбурре детоубийственный культ Укрп? И тут же, не давая негодяю опомниться, добил его следующим вопросом: верно ли, что именно по вине Йуджумбурры произошли печально известные события, приведшие к Третьему Кризису?..

После невнятных и сбивчивых жестов богомола процесс был прекращен, а правота господина Баканурски Анатоля Грегуаровича подтверждена полностью. Под таким вердиктом подписалось жюри присяжных в полном составе, даже те трое, кто не потерял никого из родни в ходе Третьего Кризиса…

Устроив для присяжных небольшой фуршет, профессор Баканурски счел дело завершенным.

И напрасно.

Безусловно, знай он заранее, что эти дегенераты с Говорр-Маршалла вообще не имеют ног, а описанные им подскоки и прихлопы в их дикарском понимании есть достаточный повод для объявления вендетты, то, конечно же, не стал бы поминать эту гадостную планетишку в своей классической монографии. Он бы даже дал отступного, скажи ему кто-нибудь, что для похожих на мячики говорр-маршальцев кровная месть является единственно возможным и достойным способом жизнедеятельности организма. Но было поздно, и тут уж помочь Анатолю не мог и папа, удивительно быстро, хотя и не до смерти взорвавшийся в собственном проверенном-перепроверенном автомобиле…

Возможно, и даже наверняка за долгие прошедшие с тех пор годы мстительные мячики малость поостыли, но проверить сие у профессора Баканурски не было никакой возможности…

Отметавшись по Галактике до полного обезденежил, он более-менее успокоился, лишь забившись по контракту в плавильные примитив-мастерские Валькирии, куда кровникам не было ходу по причине неких малопонятных физиологических особенностей. И первое время доктор искусствоведения искренне благословлял Господа за то, что этические воззрения не позволяют мячикам прибегать к услугам наемных ликвидаторов.

Но первое время быстро прошло. Подонок-мастер перестал допускать Анатоля в цех, ничего даже не объяснив, и сейчас Анатоль Грегуарович с превеликой радостью и по собственной инициативе кинулся бы под плазмометы говорр-маршальцев, лишь бы только вырваться с жуткой планетки, где он, хоть и бывший, а все-таки интеллигентный человек, вынужден вот уже пятый год исполнять унизительные обязанности мэра в поселке, населенном отбросами, чьи контракты с Компанией оказались расторгнуты…

— … у-ка ты, сюда! Кому сказано! — ворвался в уши рык Искандер-аги.

Вот это уже, безусловно, относилось либо к нему, либо к гражданину Бабаянцу, но скорее к нему, и мэр Нового Шанхая, шустро перебирая коротенькими кривоватыми ножками, заспешил на зов, поскольку Искандер-ага за промедления серчал.

— Та-ак, Проф, — задумчиво сказал Баркаш, осмотрев застывшего Анатоля Грегуаровича. — Вот тут говорят, ты у нас мальчиков любишь, а?

«Все. Сейчас глумиться станет», — с горестной безнадежностью подумал доктор искусствоведения.

Мальчиков он не то чтобы уж очень сильно жаловал, но что ему, мужчине здоровому и относительно нестарому, оставалось делать? Заводимые жены выгоняли его почти сразу же, попрекая короткими ногами и не только, и так восемь раз подряд, а жить-то хотелось еженощно. И только в общем бараке для холостых мэру-грамотею перепадала иной раз толика тепла и любви, хотя и не так часто, как хотелось бы. Правда, не задарма. Ради того, чтобы добиться желаемого, знатоку народного творчества приходилось долго и мучительно заслуживать внимание избранника, исполняя и переисполняя на «бис» подхлопы с прискоками аборигенов Говорр-Маршалла, заунывно вытягивая напевы ледогрызов снежной Йуджумбурры и отчекрыживая с переборами огнепальное, бередящее душу навизгивание подземников далекой, безнадежно затерянной в жутких глубинах Большого Магелланова Облака Мбабаны…

Tempora mutantur, увы, с этим ничего не поделаешь, et nos mutamur in illis[3], но, Боже милостивый, даже если так, то кому дано право вмешиваться в личную жизнь одинокого, лишенного счастья любить и быть бескорыстно любимым человека?

— Люблю мальчиков, — подтвердил Анатоль Грегуарович, поскольку Искандер-ага в ответах уважал предельную четкость и откровенность. — Мальчиков люблю, ваш-ство!

— Эт хорошо, Проф, — дружелюбно одобрил Бар-каш. — Вот мы сейчас с тобой тут и устроим мальчишник…

«Хором глумиться станут», — с пугающей уверенностью понял доктор искусствоведения.

Он был прав, но не совсем. Баркаш пока еще ничего не решил окончательно, просто он находился в прекрасном расположении духа и жаждал расслабиться.

Больше того, Искандер Баркаш со всей ответственностью полагал, что имеет на это полнейшее право.

Долгий и донельзя обрыдший объезд с инспекцией по выселкам, всем этим похожим один на другой Новым Шанхаям, Великим Сахалинчикам, Тяпляпам-на-Валькирии, Буэно-Поскотам и прочим сточным канавам, почитай, завершен.

Слободки проверены. Все, способные держать оружие, переписаны поименно. Правда, чего ради запонадобилась Александру Эдуардовичу вся эта шушваль, этого Искандер-ага Бутрос-оглы Баркашбейли, начальник департамента здравоохранения и трудовых ресурсов Генерального представительства Компании на Валькирии взять в толк не мог, но не его, в общем-то, было дело. Господину Штейману виднее…

Главное, все задачи решены, все исполнено и улажено.

Даже непростой вопрос с этим самым Бабаянцем, вздумавшим — ни фига себе! — без согласований выставлять свою кандидатуру на предстоящих в марте выборах мэра вольного поселения Новый Шанхай.

Кстати, насчет мэра…

— Слюшай, дарагой, — распуская узел галстука и принимая совершенно неформальный вид, проворковал Ис-кандер-ага, и выпуклые очи его сделались совершенно масляными, — а скажи ты нам, а как ты их лубишь, аи?

Протянув к полу руку, он поймал взвизгнувшего щенка и, сосредоточенно осмотрев животик зверушки, поднес его к самому лицу Анатоля Грегуаровича.

— Ай, какой малчик, вах-вах, — закурлыкал Баркаш под аккомпанемент смущенного подхихикивания слободских, — нэт, ну ти толко пасматри, дарагой, какой харо-ший малчик, э?..

Искандер-ara начинал шалить и резвиться вовсю.

И претерпеть бы нынче приготовившемуся к наихудшему Анатолю Грегуаровичу многие и тяжкие поругания, не раздайся за дверью сперва невнятный крик, а затем и ясный, откровенно перепуганный вопль…

Тут же дверь распахнулась настежь и в комнату ввалился совершенно никем не вызванный и абсолютно никому незнакомый человек, и слободские, вскочившие было, осели обратно на скамейки, а Искандер Баркаш, мгновенно собравшись, резко затянул узел галстука, ибо был этот человек, взъерошенный и перемазанный дорожной грязью, не чем иным, как сгустком хрипящего, тяжко дышащего, невероятно прилипчивого и заразительного ужаса!