Сама бухта Бреста могла бы послужить наглядной иллюстрацией драматической разницы между прошлым и настоящим. Я заметил, что многие стоянки подлодок в бетонном бункере пустуют. Минувшей весной в каждой заводи теснились три подлодки, другие были вынуждены ожидать своей очереди снаружи у открытого причала. Я обратил внимание на то, что в сухом доке царила тишина. Не так давно в нём кипела работа. Там 24 часа в сутки ремонтировались подлодки. И если бы лодки охотились за конвоями! Нет, их осталось немного в Атлантике. Но каждая из них атаковала в одиночку просто для того, чтобы противник не сворачивал свою дорогостоящую противолодочную систему обороны. В октябре были потоплены 24 подлодки, одни из них погибли под градом авиабомб, другие – от новых, более совершенных боезарядов. Результаты нашего похода оказались на удивление большим вкладом в общий итог потерь союзников, понесённых от подлодок. Однако многие пустующие места в офицерской столовой не позволяли нам гордиться своими достижениями. Дыхание смерти ощущалось повсюду.

Мой первый завтрак в порту сопровождался не только ранними свежими овощами, но также и новыми дурными вестями. Штрахмейер, один из офицеров штаба, сообщил, что три моих сокурсника и близких друга погибли в море. Ещё один нашёл смерть на борту подлодки, когда взрыв разнёс носовой комплект аккумуляторных батарей. Лодка вернулась в порт, но моего друга похоронили в Атлантике. Затем Штрахмейер ошарашил меня новостью о том, что Герлоф и Гебель, мои товарищи по службе на «У-557», погибли вместе со своими лодками летом. Удручённый тем, как косит коса смерти, я попрощался со Штрахмейе-ром и вышел в соседнее помещение.

В баре собралась компания наших «бессмертных». Ночь ещё только начиналась, но они уже были навеселе. Ридель щеголял усами, отращивание которых считал основной своей заботой во время наших походов. Там были фон Штромберг, Бурк и другие. Я присоединился к обществу, пил и пел вместе с ними. Мы прошлись по всему репертуару морских песен, часть которых исполнялись на мотив мелодий Линке из «Жука-светляка». Затем мы горланили припев своей версии одной популярной песни, а Бурк подыгрывал нам на фортепьяно.

… Если мы уйдём на дно океана,

То все равно доберёмся до берега,

К тебе, Лили Марлен,

К тебе, Лили Марлен…

Как это часто случалось, когда у нас истощались запасы шампанского, терпения или остроумия, мы решили навестить мадам и её девиц в казино-баре. Не снимая морской формы, я втиснулся в переполненный автомобиль, который помчался по ночному городу.

В казино-баре было шумно, дымно и светло. Там уже находилось несколько приятелей из Первой флотилии. Нас встретили приветствиями и ликованием. Мадам была обворожительна, как всегда, а её товар обладал свойствами, которые выгодно отличали казино-бар от других заведений подобного рода. Она приветствовала меня любезно, но с оттенком упрёка:

– Месье, мы так долго не видели вас. Надеюсь, мои девочки не обошлись с вами дурно.

– Нет, их вины в этом нет, дело в том, что… – Я прервал свои объяснения, вспомнив, что её заведение может быть центром шпионажа союзников. – Меня унёс отсюда отлив, мадам, – закончил я свой ответ.

Она предлагала мне сделать выбор партнёрши, но у меня не было особых планов на ночь. Я сидел в баре, потягивая напитки, слушал громкую музыку по фонографу, смотрел на своих друзей. Ни девицы, ни шампанское не воодушевляли меня, хотя забвение в развлечениях было нашим главным желанием в эти мрачные дни. Я понял, что казино-бар потерял для меня свою привлекательность.

Как только часы пробили полночь, начался вой сирен воздушной тревоги. Мои друзья поспешили покинуть заведение. Бомбы их не пугали, просто им не хотелось, чтобы какая-нибудь случайность задержала их надолго. Это повредило бы их репутации. Сирены продолжали выть, когда мы шли по улицам Бреста, прислушиваясь к глухим выстрелам зениток, бьющих за городом в направлении мыса Кесан.

Не располагая временем, чтобы вернуться в военный городок, большинство моих друзей воспользовались бомбоубежищем до того, как самолёты появились в небе над Брестом. Я смотрел на разрывы в небе и видел, что основной удар союзники наносили по южной части города. В следующие несколько минут семь или восемь бомбардировщиков загорелись, выпали из боевого построения и стали падать вниз в изящном пике, оставляя за собой искристый шлейф. Значительно усовершенствованная тяжёлая зенитная артиллерия вокруг Бреста создала такое захватывающее зрелище, что я забыл укрыться в убежище. Впрочем, необходимость в этом отпала. Остатки воздушной армады союзников удалились.

Под впечатлением увиденного мы не хотели отходить ко сну и присоединились в баре к группе приятелей, чтобы выпить ещё шампанского. Но, как только я разместился на высокой табуретке, дверь бара распахнулась и кто-то крикнул:

– Американцы идут!

Мы повскакивали со своих табуреток, недоверчиво переглядываясь, хотя после высадки союзников в Сицилии и Италии всё было возможно. Однако молодой офицер из, штаба, принёсший весть, поспешил добавить:

– Успокойтесь, господа. Я только имел в виду, что ведут пленных американских лётчиков, чьи самолёты были только что сбиты. Большинство из них ранены. Не хотите ли взглянуть?

Ночь становилась всё более интересной. Я бросился к морскому госпиталю, расположенному поблизости, чтобы посмотреть на чужеземцев из-за океана. Двор госпиталя был залит светом многочисленных ламп. Два или три раза через определённый промежуток времени в него въезжали грузовики или санитарные машины и останавливались в месте парковки. Вокруг них у входа столпились санитары, медсестры и просто зеваки. Жертв нашего зенитного огня, сильно обожжённых, вносили на носилках. Доктор, с которым я был знаком, позволил мне заглянуть в приёмную палату. Туда доставлялись новые пациенты, как только ранее доставленных американцев выносили для срочных операций. Один из янки, ещё одетый в свою лётную куртку, казалось, находился в лучшем состоянии, чем его товарищи, однако он закатывал глаза и вертел головой, будто в агонии. Когда я подошёл к нему, то увидел, что у него ото лба к шее идёт безобразный, но довольно поверхностный рубец, деливший его голову на две части. Он был коротко подстрижен в стиле прусского офицера. Увидев впервые своего врага на таком близком расстоянии, я не удержался, чтобы не поговорить с ним, сказав по-английски: