Первый дом находился в пригороде Данцига. Место выглядело вполне приличным. Проживавшая там девушка сообщила, что не видела кока уже несколько недель. Мы поехали к дому, расположенному по дороге в Сопот. Мать другой «невесты» Меснера открыла дверь с большими предосторожностями. Оказалось, что я взял след правильно, но опоздал: кок переночевал здесь в предыдущие сутки и уехал, как он сказал, домой. Мы направились в Готенхафен, где проживала ещё одна претендентка на священный обряд бракосочетания с Меснером. Там я обнаружил девушку, но не беглеца. Последним адресом в списке числилась хижина на полуострове Хела, окружённая соснами. Это было великолепное убежище. Однако хижина оказалась пустой. Совершенно обескураженные, мы возвратились поздно ночью на лайнер.

Рано утром на четвёртый день дезертирства Меснера мне позвонили из полицейского участка Данцига, сообщив, что какой-то матрос совершил кражу со взломом в одном из домов предместья города. Я был убеждён, что это Меснер. Теперь дело вышло из под моего контроля. Кок зашёл слишком далеко. В полдень полиция Сопота сообщила, что преступник с приметами Меснера был замечен, когда убегал после кражи в продовольственном магазине. Я не ложился спать до поздней ночи, ожидая развития событий, однако больше звонков не было.

Через два дня Меснера обнаружили. Мне позвонили из военной полиции Сопота и сообщили, что кока нашли в кювете по дороге в Данциг. Он попытался с помощью «люгера» свести счёты с жизнью, но сумел только ослепить себя навсегда. Сообщили также, что если я пожелаю допросить беглеца, то найду его в муниципальной больнице.

Капитан предложил мне допросить Меснера, пока он находится в шоке. Я сразу, же отправился в Сопот. День был жарким и влажным. Когда я прибыл в курортный городок, небо заволокло штормовыми тучами. Над бухтой полыхали молнии, за которыми следовали громовые раскаты. Больничные запахи дезинфекции и эфира, бессловесные перемещения сотрудников в белых халатах, понимание без слов медсестрой цели моего прихода; молнии, гром и липкая влажность – всё это производило впечатление, будто я сам нахожусь на исходе жизни. Медсестра повела меня вверх по лестнице в палату, где лежал кок. Окно в неё было открыто, и занавески раздувались ветром, как паруса. Эхо от раскатов грома отражалось от стен палаты. Меснер лежал на простыне совершенно апатичный, вытянувшийся, как мертвец. Он был в полном сознании. Невидящие глаза кока налились кровью, а веки распухли. Повязка из белого бинта на его голове прикрывала два крохотных отверстия на висках. Я почувствовал, как меня переполняет жалость к человеку, решившемуся на самоубийство, но не нашедшему в себе мужества отвечать за свои поступки.

Когда я сел рядом с пациентом, ожидая его признаний, казалось, что шторм посылает громы и молнии именно в эту палату. Раскаты грома звучали с неумолимой последовательностью, как будто на суше производились атаки на конвои. Меснер долго молчал. Я видел, как его незрячие глазные яблоки вращаются под распухшими веками. Видел, как медленно вытекают из прорезей его глаз слезы. Сначала они были очень скупыми, но затем он не мог больше сдерживаться и зарыдал. Слезы превратили мужчину в мальчишку.

Грохот шторма достиг апогея, когда мальчишка, не поднимаясь с подушки, молил о прощении и звал свою маму. Я не мог помочь коку, и, начиная с этого времени, он не смог бы помочь и самому себе. Никогда больше он не увидит вспышки молнии, облака на небе, дождь, восход или заход солнца. Никогда не увидит лица матери или улыбку девушки.

Когда гроза прошла, я попросил врача пригласить стенографистку. Она присела на кровать в ногах пациента с блокнотом на коленях, взволнованная и смущённая. Меснер не мог увидеть её – ни её светлых волос, ни прекрасных голубых глаз. Он охотно отвечал на мои вопросы. В конце допроса кок выпалил:

– Герр лейтенант, я не преступник, я ничего не хотел красть!

– Зачем тогда утаивал продукты и продавал их на чёрном рынке? Зачем ты украл у своих товарищей фотоаппарат и форму? Более того, зачем вломился в чужой дом и магазин?

– Вы не поверите, но это правда: я хотел, чтобы меня арестовали. Я считал, что это поможет мне избежать войны. Мне не нравится эта война, герр лейтенант.

– Ты говоришь ерунду, Меснер, – сказал я в изумлении. – Зачем ты убежал тогда после суда товарищей? И почему стал снова воровать?

– Мои приятели лгали, герр лейтенант. Они сами меняли фотоаппарат и форму на кофе, шоколад и сигареты, а также на продукты, которые я приобрёл в Данциге и Сопоте. Поверьте мне. Я поступал так только из-за недоедания.

– Пусть так, но почему ты хотел лишить себя жизни? Я не могу понять мотивов твоего поведения, Меснер.

– Я был в отчаянии. Мне хотелось кончить жизнь самоубийством. Я совершенно потерял голову. Со мной всё кончено.

– Ты прав. Теперь тебе никто не поможет. Теперь тебе лучше помолиться во искупление души.

– Герр лейтенант, я не буду молиться даже сейчас. Я не верю в Бога. Я верю в коммунизм. Мой отец был коммунистом и погиб за веру во время Спартаковской революции[3] . Вот почему я осуждаю войну. Молиться бесполезно.

Я глядел на него с изумлением. Меня взяла оторопь от таких речей. Мне казалось, что кок спятил. Поскольку сделанных Меснером признаний было достаточно, я попросил девушку не стенографировать его последнее заявление. Отпечатанная стенограмма была отправлена на лайнер. Я не хотел, чтобы существование Меснера было более жалким, чем оно есть, но был убеждён, что этот человек на самом деле сошёл с ума. После допроса я закрыл окно и задёрнул занавески.

За этим инцидентом последовали дни бурной деятельности. Я завершил свои административные дела, а капитан отправил в отпуск команду лодки. Наши подводники должны были встретиться снова в Киле. К тому времени «У-612» уже уйдёт в прошлое.

Однако перед моим отъездом случилась ещё одна беда. 2 сентября пришло сообщение: поздним вечером «У-222» во время учений была протаранена в надводном положении другой лодкой. Весь экипаж, за исключением трёх моряков, находившихся в момент столкновения на мостике, ушёл вместе с лодкой на дно Данцигской бухты. Я узнал о трагическом происшествии около полуночи и помчался на буксире, который помог нам спасти «У-612», к тому месту, где затонула подлодка. Там поверхность бухты уже ощупывали прожекторами. Оказать немедленную помощь было невозможно. «У-222» затонула на глубине 93 метров. Члены её экипажа должны были сами позаботиться о себе, если ещё остались живы. Акустики нескольких подлодок напряжённо вслушивались, пытаясь определить хотя бы малейшие признаки жизни в затонувшей лодке. Все суда на поверхности близ этого места глушили свои двигатели, чтобы не нарушать полную тишину. Спасательное судно пыталось несколько часов связаться с нашими товарищами в стальной гробнице. Они так и не ответили на сигналы.