— Продолжай.

— На этой дощечке буквы расположены в четыре линии по пять в каждой. На каждой клеточке по тринадцать зернышек. Тринадцать, сынок, — это магическое число.

— Что же дальше? — спросил Пьер. Долгие объяснения начинали выводить его из себя.

— Так вот, сын мой, я помогу тебе, воспользовавшись древнейшей наукой — алектромансией. О! Это старая оккультная наука! Она никогда не ошибается. Я долго выбирала из многих вариантов: аэромансии, онеироватии, сапномансии, хиромантии, некромансии…[90]

Произнося таинственные названия, старуха чувствовала себя королевой, властвующей над во всем ей покорными людьми. Она довольно улыбалась.

— Итак, я остановила свой выбор на алектромансии.

Сказав это, Абракса схватила лампу и неожиданно скрылась за дверью, оставив Пьера и Мордома в полнейшем недоумении. Вскоре, правда, она вернулась, держа в одной руке унесенную лампу, а в другой — абсолютно белого петуха.

— Пьер, — вскричала она, — вот твоя судьба. Петух укажет тебе ее.

— Каким образом?

— Послушай, видишь эти зерна. Посмотрим, какие из них склюет петух. Тишина! Пьер, я не выбираю буквы, ты сам назначил их. Теперь следи.

Пьер склонился над столом, чтобы лучше видеть, что же произойдет.

Колдунья отпустила петуха, и он пошел вперед, подергивая головой; подошел к дощечке с зернами, секунду колебался, а затем стал клевать в свое удовольствие.

Первый удар курантов, возвещавших полночь, пришелся на двадцать восьмое зерно.

Абракса вскрикнула. Петух, перепугавшись, взмахнул крыльями и затушил лампу.

— Все кончено, сын мой, — проговорила колдунья тихим и вкрадчивым голосом. — Свершилось.

В комнате стояла кромешная тьма. Потом Абракса зажгла лампу. Ведьма была чрезвычайно возбуждена: грудь ее вздымалась, глаза налились кровью, по всему телу выступили сатанинские стигматы.[91] Она быстро подошла к свету и начала писать. Пьер с нетерпением ждал.

Абракса, объяснив ему, на какие буквы было указано, в каком порядке они располагаются, задумалась на мгновение и снова принялась писать, бормоча что-то себе под нос. Руки ее дрожали.

— Скорее же, скорее! — торопил ее Пьер.

— Не мешай!.. Вот, вот, видишь?

«Ты будешь целомудрен, и ты овладеешь Анной», — прочел Пьер.

Пьер вне себя бросился к Абраксе, обнял ее и повис на шее, словно маленький мальчик, получивший давно желанную игрушку; много лет живя во тьме, в отчаянии, бедолага готов был довольствоваться едва теплящейся надеждой.

Неаккуратным движением он уронил на пол пергамент. Старуха этого не заметила. И только когда в комнате стало чуть-чуть светлее, увидели, что это горящий пергамент освещает ее. Абракса с силой оттолкнула Пьера и кинулась к огню, но успела заметить лишь несколько букв. Ее передернуло.

Пьер ничего не понял, поднял упавшую чернильницу и, взяв обрывок бумаги, написал на нем предсказание.

— Теперь ты вспомнил латынь?

— Да.

— Что все это значит? — воскликнул заинтересованный происходящим Мордом.

— Объясни ему, сынок.

— «Ты будешь целомудрен, и ты овладеешь Анной».

Абракса кивнула.

— Да, я буду целомудрен, — торопливо говорил Пьер, — я добьюсь своего. Она чиста как ангел, и я буду чист, чист для нее. О, благодарю тебя, благодарю! Я счастлив. Неужели все так и сбудется?

— Тебе нужны еще доказательства?

— Какие?

— Есть и еще одна буква.

— О чем ты?

— Это буква «Б».

— И что же?

— Благоволение исходит от Б…

— От Бога?..

— Да ты с ума сошел! «Б» — это Бес, Дьявол!

— Нет-нет… Впрочем… Предсказание сбудется. Для меня настанет рай на земле…

— Да что с тобой? — Старуха была напугана.

— О, не волнуйся. Ад, конечно, ад! Со всеми его радостями, наслаждениями!..

Пьер мог бы говорить без конца, но Абракса, которой не доставляло удовольствия зрелище чужой радости, прервала его восторги:

— Поговорим о другом!

Несколько минут спустя ничто уже не напоминало о том, что происходило в комнате еще недавно. Абракса спрятала все свои колдовские принадлежности, поставила мебель по местам, надела черный капюшон и вновь стала походить на старого ворона.

— Уже поздно, — произнес Мордом. — За полночь!

— Ты утомился, дорогой. А знаешь ли ты, что теперь твоя очередь?

— Я предпочитаю действовать, а не болтать.

— Не все же делать то, что по душе. Уж не обессудь, необходимо обговорить наши планы. Не уйти ли сегодня же ночью? Что ты об этом думаешь, сынок?

Пьер, однако, ничего не слышал, оглушенный внезапными мечтами о счастье.

— Приди в себя! Собери свои бумажки!

Пьер повиновался. Он уже хотел сложить все в бумажник, когда обнаружил с удивлением, что того нет на месте. Обшарив карманы, все закоулки в комнате, ящики стола, Пьер никак не мог опомниться.

— Где мой бумажник, Мордом?

— Я-то откуда знаю?

— Абракса, где он?

— Да ты совсем рехнулся!

— Я потерял его, — упавшим голосом пробормотал Пьер. — Но где же?

— Ладно, скоро узнаем. — И старуха заставила Пьера сесть.

— День выдался на славу. Я говорила тебе, Пьер, что ты ничего не найдешь в каморке старого звонаря. Но это все же было для тебя полезно.

— Куда уж там! Полезно! Именно в этой мерзкой комнатенке я и оставил свой бумажник! А ты не знаешь, старуха, что в нем было.

— Какая разница, — отвечала Абракса с самым равнодушным видом.

— Какая разница?! Естественно, для тебя — никакой. Хотя, если я скажу, что там было, быть может, ты изменишь мнение! Сказать?

— Ну, и что же?

— Портрет Анны, той самой Анны, которой я брежу и которая не испытывает ко мне ничего, кроме презрения и ненависти!

— Что же нам делать, Мордом?!

— Черт побери! Мне-то вообще наплевать.

Пьер никак не отреагировал на издевательский тон Мордома, так был удручен потерей единственной вещи, которая как-то связывала его с любимой. Зыбкая связь эта отныне разорвана. Что ему до издевательств и смешков грубияна Мордома!

— Больше там ничего не было?

— Не скажу!

— Обойдется без твоих объяснений. Главное, мы успели скрыть следы преступления. Вы как следует разломали стену?

— Да, — отозвался Мордом.

— Полиция ничего не унюхает?

— Нет.

— Ну и достанется же этим двум молокососам!

— Это верно.

— Глупенькие. Вам удалось подслушать, о чем они говорили?

— Я не знаю, мне было плохо слышно. — Пьер, о чем шла речь?

— Они поняли, что было совершено преступление, и собирались идти в полицию.

— Это все?

— Нет, не все. Они говорили о том, что надо вскрыть завещание, оставленное Жозефом.

— Звонарь оставил завещание?

— Именно так! Откуда молодые люди знали этого монстра, что у них было общего?.. Тот из них, что повыше и покрасивее, общался со стариком ризничим довольно близко. Если бы он не погиб на колокольне, я бы его убил. Зачем он тогда пришел ко мне? Надо было убить его тогда же! Ужасные воспоминания! А этот самый Жюль дружил с ним и, должно быть, знал все его секреты.

— Твои воспоминания, твой бумажник, твой портрет!..

— Нужно убить его поскорее. Отправляйся, Мордом.

— Где он живет?

— Я ничего не знаю, но мы отыщем его.

— А если бумажник у другого?

— Убьем обоих. Что один удар кинжалом, что два — какая разница? Тогда у них же должна быть и шкатулка. Я буду отомщен. Что скажешь, старуха?

— Слушайте меня, вы, оба! Пока вы там возились, я не сидела сложа руки. Все уверены в том, что старая Сараба погибла во время катастрофы. Но на самом деле я придушила ее, поскольку мне необходим был череп старой женщины.

— Не дурно. Только почему меня не позвала? Ты ведь прекрасно знаешь, я люблю такие штучки.