— В чём дело? — спросил Барсак.

— Моя лошадь, — объяснил Флоранс. — Я не знаю, что с ней. Она беспрестанно спотыкается сегодня утром. Надо её осмотреть…

Он не успел кончить: лошадь внезапно остановилась, задрожала и закачалась. Репортёр едва успел соскочить, как животное согнуло колени и вытянулось на земле. На

помощь бедной лошади поспешили; она стонала и дышала тяжело. С неё сняли седло, промыли ноздри водой из соседнего ручейка. Ничто не помогло. Час спустя лошадь издохла.

— Мне надо было подержаться за сучок, — жалобно сказал Амедей Флоранс, превратившийся в пешехода. — Поздравляя себя с удачей, обязательно накличешь беду: это уж известно.

— Вы становитесь суеверным, господин Флоранс? — улыбаясь, спросила Жанна Бакстон.

— Не совсем, мадемуазель. Мне только досадно, очень досадно!

Лошадь Тонгане была отдана репортёру. Жанна Бак-стон посадила Малик сзади, и после двухчасовой задержки снова двинулись в путь, оставив позади труп лошади и её сбрую, которую нельзя было увезти. Дневной переход из-за этого происшествия сократился.

С наступлением ночи остановились около рощи, раскинувшейся полукругом у края дороги; с этого пункта, расположенного на небольшой возвышенности, можно было осматривать местность по всем направлениям. Эта роща, где можно было не опасаться нечаянного нападения, была удачно избрана для ночлега. Её удобства, очевидно, привлекали и других путешественников. Судя по следам, здесь останавливалась довольно многочисленная группа людей, и у них были лошади. Кто эти люди? Негры или белые? Второе предположение, более вероятное, так как негры обычно не пользуются лошадьми, превратилось в уверенность, когда Амедей Флоранс нашёл и показал спутникам пуговицу — предмет цивилизации, мало употребляемый чёрными и неопровержимо свидетельствовавший о цвете кожи её прежнего владельца.

Высокая трава уже выпрямилась, — значит, люди были здесь не менее двенадцати дней назад. Так как путники с ними не столкнулись, можно было заключить, что и они следуют на северо-запад, — значит, встретиться с ними не придётся.

День 3 марта не принёс ничего особенного, но 4-го путешественники потерпели новый урон в конском составе. Вечером лошадь Барсака пала точно так же, как лошадь Амедея Флоранса. Это уже начало казаться странным,

Доктор Шатонней, осмотрев мёртвую лошадь, сказал Флорансу, когда они были вдвоём:

— Я поджидал этого, господин Флоранс, чтобы сказать вам достаточно серьёзную вещь.

— Какую же? — спросил удивлённый репортёр.

— Наши лошади отравлены.

— Невозможно! — вскричал репортёр. — Кто их отравил? Негры, нанятые в Каду? Не в их интересах создавать нам трудности.

— Я никого не обвиняю, но настаиваю на том, что сказал. После первого несчастья я сомневался. После второго у меня полная уверенность. Признаки неопровержимы. Последний невежда не ошибётся.

— Итак, ваше мнение, доктор?

— Насчёт чего?

— Насчёт того, что мы должны делать.

— Я знаю это не больше вас. Мой долг предупредить вас, и я сделал это конфиденциальным образом, чтобы вы сообщили нашим товарищам, за исключением мисс Бак-стон, которую, мне думается, не стоит волновать.

— Конечно, — согласился Флоранс. — Но скажите, доктор, неужели так необходимо предполагать злой умысел в этих двух случаях? Неужели нельзя объяснить это иначе? Не могли ли наши лошади съесть ядовитую траву?

— Это не только возможно, — сказал доктор, — но и Очевидно. Остаётся узнать: случайность ли примешала к их пище ядовитую траву, или же случай носит имя человека? Пока я об этом знаю не больше вас.

Решили наблюдать строже, чем когда-либо, за пятью уцелевшими лошадьми, чтобы избежать повторения несчастий. Один из европейцев или Тонгане всегда оставались с ними во время привалов, чтобы к ним никто не мог подойти. По причине ли этих предосторожностей или просто потому, что две первые смерти были случайны, следующие два дня прошли без приключений, и все немного успокоились. Вдобавок, потеря двух лошадей была до сих пор единственным несчастным происшествием.

Местность была очень ровной, продвигались без усталости, настолько быстро, насколько позволял шаг носильщиков; в деревушках легко доставали продовольствие, что позволяло сохранять первоначальный запас продуктов на четыре дня. Во второй половине дня 5 марта и за весь день 6-го не заметили ни одной деревни, и этот резерв пришлось затронуть. Впрочем, об этом не беспокоились, так как Тонгане уверял, что они скоро встретят значительное поселение, где легко будет достать пропитание.

Вечером 6 марта в самом деле подошли к деревне Яхо, но предсказания Тонгане не оправдались. Лишь только приблизились к «тата» — стене, окружавшей деревню, — раздались бранные крики и даже выстрелы из кремнёвых ружей, и на вершине «тата» появилась многочисленная толпа негров. Экспедиция в первый раз встретила такой приём, если не считать выходки туземцев в Кокоро. В Кокоро ещё удалось превратить их воинственные чувства в более дружеские, а в Яхо даже невозможно было попытаться достигнуть подобного результата.

Барсак напрасно пытался вступить в сношения с жителями деревни, — не помогали никакие средства. Был поднят белый флаг на конце палки. Эта мирная эмблема, понятная повсюду на земле, вызвала ураган завываний, сопровождаемый тучей пуль, которые были бы смертельны для посланного, если бы он не постарался держаться на достаточной дистанции. Тонгане и два носильщика, люди того же племени, как и обитатели Яхо, были посланы парламентёрами. Но их отказались слушать и отвечали камнями и пулями, которые, впрочем, неловкость стрелков делала безобидными. Было ясно, что обитатели деревни по той или иной причине решили не входить ни в какие отношения с чужестранцами и даже не желают знать их намерения. Впрочем, эти негостеприимные негры ограничились лишь тем, что заперлись за «тата», не впускали туда путешественников, но не отваживались на более решительные враждебные действия.

Каковы бы ни были причины такого поведения, путешественники не могли запастись провизией, как надеялись, и 7 марта им пришлось отправиться с запасом провизии всего на два дня. Положение, впрочем, не внушало ещё тревоги. Экспедиция уже сделала больше трехсот километров от Каду, то есть более половины намеченного пути. И можно было думать, что ближайшие деревни окажут более дружеский приём, чем Яхо.

По дороге не встретилось жилья, и этот вопрос в продолжение дня 7 марта не мог разрешиться. День был удачен по числу пройденных километров, но принёс новое несчастье: пала третья лошадь, совершенно так же, как две предыдущие.

— Кому-то все же удаётся отравлять наших лошадей, несмотря на строгий надзор? — спросил Флоранс доктора Шатоннея.

— Это мало вероятно, — ответил доктор. — Яд был дан до нашего отправления из Каду, может быть, в ту ночь, когда дезертировал наш конвой. Если же лошади умирают одна за другой, то объясняется это различием их организмов, и, без сомнения, различием доз.

— А пока, — сказал Флоранс, — нас трое пешеходов на четыре всадника. Не слишком забавно!

8 марта пустились в путь с беспокойством. С какой стороны ни взгляни, будущее представлялось мрачным. Уже невозможно было скрывать, что могущественный противник, от которого путешественники, по их мнению, освободились, позаботился отравить лошадей, прежде чем отделиться от экспедиции, и это указывало на постоянство ненависти, столь же ужасное, как и необъяснимое. С другой стороны, провизии оставалось только на один день, и придётся страдать от голода, если до заката солнца не встретится деревня.

Этого не пришлось долго ждать. Ещё не прошёл первый час пути, как вдали показалась группа хижин. Путешественники немного помедлили, гадая о том, какой приём их ждёт. На обширной равнине, развёртывавшейся перед их глазами, они ничего не различали. Деревня казалась мёртвой, поле было пустынно. Виднелись лишь пышный ковёр зарослей да просека дороги, на которой кое-где чернели пятна.

Барсак и его спутники двинулись к деревне. Они не сделали и километра, как отвратительный запах стеснил им дыхание. Через несколько шагов они были около одного из чёрных пятен, замеченных издали. Они попятились. Чёрное пятно оказалось полуразложившимся трупом негра. До самой деревни они насчитали на дороге десять таких похоронных вех.