Решено хранить молчание, вооружиться терпением и строго следить за Морилире.

Все это очень хорошо, но я начинаю размышлять. Зачем упорствовать в продолжении путешествия? Экспедиция имеет цель убедиться в умственном развитии негров в Петле Нигера и в степени их цивилизованности. Ну что ж! Мы узнали их развитие. Племена, обитающие между берегом и Канканом, и даже, в крайнем случае, близ Тиолы и Сикасо, достаточно созрели, чтобы быть достойными некоторых политических прав; я готов с этим согласиться, хотя это и не моё мнение. Но за Сикасо?.. Я считаю, что дикари, которые нас окружают, эти бобо, более похожие на животных, чем на людей, не могут быть превращены в избирателей. Так зачем же упрямиться? Разве не очевидно, что чем дальше углубляться к востоку, то есть уходить от моря, тем меньше туземцы входят там в соприкосновение с европейцами, и, следовательно, лоск цивилизации (?) у них сходит на нет.

Эти истины кажутся мне неоспоримыми, и я удивляюсь, почему их не видят мои компаньоны по путешествию. Так ли это? Может быть, они их и видят, но имеют свои причины закрывать глаза? Исследуем вопрос.

Первое. Капитан Марсеней. В отношении него вопрос ясен. Капитан не может спорить: он обязан повиноваться. Кроме того, я не думаю, что ему пришла бы в голову мысль отступать, даже в случае приказа, пока мадемуазель Морна идёт вперёд. Симпатия, которую они испытывают друг к другу, очень быстро возрастает после Сикасо. Мы видим настоящую любовь, которая признана той и другой стороной и которая логически должна закончиться браком. Все это настолько ясно, что даже сам господин Барсак отказался от завоевательных замашек и снова стал тем превосходным человеком, какой он, в сущности, и есть. Итак, продолжаем.

Второе. Понсен. Господин Понсен тоже подчинённый, и он тоже повинуется. И очень хитёр будет тот, кто узнает, что у него внутри. Понсен делает заметки утром и вечером, но не даст в них отчёта и самому Гермесу[37]. Я поклянусь, что с момента отъезда он не произнёс и десяти слов. Моё личное мнение, что он ничем не интересуется. Итак, проходим мимо Понсена.

Третье. Сен-Берен. О, с этим другое дело! Сен-Берен смотрит на все глазами своей тётки-племянницы; он живёт только для неё. Впрочем, Сен-Берен настолько рассеян, что, быть может, он даже не сознаёт, что он в Африке. Итак, проходим мимо номера третьего.

Четвёртое. Мадемуазель Морна. Мы знаем о цели её путешествия. Она нам её открыла: каприз. Этой причины достаточно, и если в действительности существует другая, деликатность не позволит нам её отыскивать. Пятое. Я. Пятый номер — единственный, который действует вполне логично. Какова цель моей жизни? Репортаж. И потому, чем больше будет неприятностей всякого рода, тем больше я напишу статей и тем более буду доволен. Потому я и не думаю о возвращении назад.

Остаётся Барсак. Он никому не повинуется, ни в кого не влюблён, он знает, что мы в Африке, он слишком серьёзен, чтобы поддаться капризу, и ему не приходится заботиться о репортаже. Но тогда?

Этот вопрос меня настолько беспокоит, что я решаюсь предложить его самому Барсаку.

Барсак смотрит на меня, покачивает головой сверху вниз и отвечает мне жестом, который не обозначает ровно ничего. Это всё, что мне удаётся из него вытянуть. Видно, что он привык давать интервью.

7 февраля. Есть новости. Ночь была очень беспокойной. Мы не могли отправиться в обычный час и сделали только один переход — вечерний.

Изложим факты: из них видно, что и рассеянность иногда бывает полезна. Вчера было решено бдительно следить за Морилире. Не посвящая людей конвоя в наши страхи, мы решили бодрствовать поочерёдно. Так как нас шестеро, включая мадемуазель Морна, которая хочет, чтобы её считали за мужчину, это несложное дело.

Сообразуясь с такой программой, ночь с девяти часов вечера до пяти утра разделили на шесть одинаковых вахт и бросили жребий. Выпал такой порядок: мадемуазель Морна, Барсак, капитан Марсеней, я, Сен-Берен и Понсен. Это приговор судьбы.

В час ночи я замещаю капитана Марсенея. Он мне говорит, что все хорошо, и показывает на Морилире, который спит недалеко от нас, завернувшись в свой дороке. Полная луна позволяет различить чёрное лицо плута и его белую одежду.

Вахта началась спокойно. Но около половины второго мне кажется, что я слышу то же гуденье, которое нас так озадачило в первый вечер после Канкана. Шум как будто доносится с востока, но такой отдалённый, что я до сих пор не уверен, действительно ли я его слышал.

В четверть третьего я передаю пост Сен-Берену и ложусь спать. Я не могу уснуть. Быть может, отсутствие привычки, но прерванный сон не возобновляется. После получаса бесполезных попыток я встаю с намерением закончить ночь на свежем воздухе. В этот момент я слышу снова — и так слабо, что можно думать о новом обмане слуха, — тот же гудящий звук. Я бросаюсь наружу, настораживаю уши…

Ничего, или, по меньшей мере, очень мало!.. Это — как дуновение, которое убывает, убывает и нечувствительно замирает на востоке. Я так и остаюсь в сомнении.

Я решаю найти Сен-Берена, который должен нести вахту.

Сюрприз! Впрочем, какой это сюрприз? Сен-Берена нет на посту. Бьюсь об заклад, что неисправимый субъект забыл о своих обязанностях и занимается каким-нибудь другим делом. Лишь бы только этим не воспользовался Морилире, чтобы уйти, не простившись. Я удостоверяюсь, что Морилире не убежал, а блаженно спит, распластавшись на земле. Я вижу его чёрное лицо и белый дороке.

Успокоившись, я иду на поиски Сен-Берена, чтобы отчитать его за недисциплинированность. Я знаю, где его искать, так как заметил речку невдалеке от лагеря. Я иду прямо туда и, как и предполагал, замечаю тень среди потока. Но как он может находиться на таком расстоянии от берега? Видно, он умеет ходить по воде?

Как я узнал сегодня утром, Сен-Берен просто-напросто соорудил из трех кусков дерева плот, достаточный, чтобы выдержать его вес, потом с помощью длинной ветки вместо шеста оттолкнулся на несколько метров от берега. Там он стал на якорь, спустив большой камень на верёвке из волокон пальмовых листьев. И на всю эту работу у него ушло не более получаса. Он очень изобретателен.

Но в данное время не это меня занимает. Я приближаюсь к берегу и зову приглушённым голосом:

— Сен-Берен!

— Здесь! — отвечает мне тень с воды.

— Что вы здесь делаете, Сен-Берен?

Я слышу лёгонький смешок, потом тень отвечает:

— Я браконьерствую, мой дорогой!

Мне кажется, я грежу. Браконьерствовать? В Судане? Я не знал, что рыбная ловля подчинена здесь каким-нибудь правилам. Я повторяю:

— Вы браконьерствуете? Что вы мне тут поёте?

— Без сомнения, — отвечает Сен-Берен, — так как я ловлю ночью на рыболовную сеть. Это абсолютно запрещено!

Эта мысль его очень забавляет. Животное! Он ещё смеётся надо мной.

— А Морилире? — спрашиваю я, рассердившись.

Среди ночи раздаётся ужасное проклятие, которое моё перо отказывается передать, потом тень приходит в движение, и Сен-Берен, мокрый до колен, прыгает на берег. Теперь он обезумел от беспокойства, но несколько поздно.

— Морилире? — повторяет он задыхающимся голосом.

— Да, Морилире, — говорю я ему. — Что вы сделали, несчастный?

Новое проклятие, и Сен-Берен спешит на свой пост, которого не должен был покидать.

К счастью, Морилире все ещё спит. Я могу даже утверждать, что он не сделал ни одного движения с тех пор, как меня разбудил капитан Марсеней. Это замечает и Сен-Берен.

— Вы меня напугали! — вздыхает он.

В этот момент мы слышим сильный шум со стороны реки. Можно поклясться, что кто-то тонет.

Мы бежим к берегу и в самом деле различаем вблизи импровизированного плота что-то чёрное, барахтающееся в реке.

— Это негр, — говорит Сен-Берен.

Он поднимается на плот, освобождает негра и втаскивает его на берег, объясняя мне:

— Он запутался в сети, которую я позабыл. (Конечно, мой славный Сен-Берен!). Но какого черта он тут делает?