Извинившись за свою смелость, Паттерсон скромно и вежливо заговорил с губернатором, сообщив, что наводнение едва не погубило его и обрекло на самую крайнюю нищету.

Кау-джер, которому Паттерсон внушал глубокую антипатию, ответил довольно холодно:

— То, что с вами случилось, очень прискорбно, но при чем тут я? Вы просите помощи?

При всех своих недостатках Паттерсон не был лишен чувства гордости. Он никогда ни к кому не обращался за помощью. Не будучи слишком щепетильным в способах обогащения, он противопоставлял себя всему свету и накопленному богатству был обязан только самому себе.

— Я не прошу милостыни, — возразил он с достоинством, — а требую правосудия.

— Правосудия? — повторил удивленный Кау-джер. А кого вы обвиняете?

— Город Либерию, — ответил Паттерсон, — и Остельское государство в целом.

— В чем же? — все более и более удивляясь, спросил Кау-джер.

Тогда Паттерсон изложил свои требования. Он считал, что колония должна нести ответственность за потери, причиненные наводнением. Во-первых, потому, что вопрос шел о всеобщем бедствии, и следовательно, все нужно распределить между остельцами поровну. Во-вторых, потому, что колония грубо нарушила свои обязанности по защите граждан и не воздвигла земляного вала по самому берегу реки, чтобы защитить все дома без исключения.

Как ни возражал Кау-джер против этих фантастических обвинений и требований, лишенных основания, как ни доказывал, что, будь вал построен ближе к реке, он наверняка обрушился бы вместе с крутыми берегами и тогда наводнение захватило бы большую часть города, — Паттерсон не хотел ничего слышать и упрямо повторял свое.

Потеряв терпение, Кау-джер прекратил эти бесплодные пререкания. Паттерсон тотчас же отправился в порт, где присоединился к рабочим, но на следующий день подал официальную жалобу председателю суда, Фердинанду Бовалю. Когда-то ирландцу довелось убедиться, что на острове Осте существует правосудие, и теперь он снова взывал к нему.

Пришлось суду разбирать это странное дело. Вполне понятно, Паттерсон проиграл.

Ничем не обнаружив своего недовольства, не обращая внимания на язвительные шуточки ненавидевших его либерийцев, ирландец спокойно выслушал решение суда, вышел из здания и направился на работу.

С тех пор в его душе зародилось новое чувство. Раньше он делил мир на две половины: на одной стороне — он, а на другой — все остальное человечество. Смысл жизни заключался в том, чтобы перекачать как можно больше денег из второй половины в первую. Отсюда вечная борьба, но не вражда.

Теперь же Паттерсон возненавидел и Кау-джера, отказавшегося возместить убытки, и всех остельцев, допустивших гибель его имущества, приобретенного таким тяжким трудом.

Паттерсон тщательно скрывал свою ненависть, хотя в глубине его души она буйно разрасталась и расцветала, как ядовитый цветок в теплице. Сейчас он бессилен против своих врагов, но времена могут перемениться. Он подождет…

Почти все лето колонисты восстанавливали разрушения, причиненные наводнением: исправляли дороги, ремонтировали здания. К февралю 1885 года не осталось никаких следов бедствия, пережитого колонией.

Пока велись эти работы, Кау-джер изъездил весь остров. Теперь он мог совершать поездки верхом — в колонию было завезено около сотни лошадей. Не раз он справлялся о Сердее, но получал самые неопределенные ответы. Только несколько эмигрантов припомнили, что прошлой осенью видели, как бывший повар направлялся на север, в горы, но никто не знал, что с ним сталось потом.

В конце 1884 года в колонию доставили двести ружей, заказанных сразу же после раскрытия заговора Дорика. Теперь Остельское государство располагало почти двумястами пятьюдесятью ружьями, не считая личного оружия, имевшегося у многих колонистов.

В начале 1885 года остров Осте посетило несколько семей огнеземельцев. Как и в прежние годы, бедные индейцы пришли просить приюта и помощи у Кау-джера. Они никогда не забывали того, кто был так добр к индейцам, хотя и покинул их.

Однако, несмотря на любовь огнеземельцев к Кау-джеру, ему никогда не удавалось уговорить их поселиться на острове Осте. Эти племена были слишком независимы, чтобы подчиняться каким-либо законам. Они не променяли бы свою свободу на все блага мира. А по их представлениям оседлая жизнь в домах равносильна рабству. Уверенности в куске хлеба они предпочитали скитания в поисках скудного и случайного пропитания.

В этом году Кау-джеру впервые удалось убедить три семейства пожить, хотя бы временно, в палатках на острове Осте. Эти семьи, состоявшие из наиболее развитых туземцев, обосновались на левом берегу реки, между Либерией и Новым поселком, образовав нечто вроде лагеря, сделавшегося приманкой для остальных индейцев.

Летом произошло еще два примечательных события. Первое касалось Дика. В середине июня оба мальчика окончательно поправились. Правда, Дик очень исхудал за время болезни, но при его прекрасном аппетите можно было не сомневаться, что он быстро наверстает упущенное. Что же касается Сэнда, наука оказалась бессильной. Он был обречен на неподвижность до конца своих дней.

Впрочем, как уже говорилось ранее, маленький калека относился очень спокойно к случившемуся несчастью. Природа наградила его, в противоположность Дику, нежной душой и кротким характером. Он даже не жалел о шумных играх, которые любил Дик. Сэнд предпочитал уединенную жизнь, лишь бы под рукой была всегда скрипка, а рядом — любимый друг.

За время болезни Сэнда Дик превратился в настоящую сиделку. Он помогал больному перейти с кровати в кресло, часами оставался около друга, выполняя его малейшие желания с таким неистощимым терпением, которого никто не ожидал от этого вспыльчивого мальчишки.

Кау-джер, наблюдавший за детьми, очень привязался к ним, особенно к Дику, вызывавшему у него живой интерес. С каждым днем Кау-джер все больше и больше убеждался в исключительной душевной прямоте, тонкости восприятия и живом уме мальчика и искренне жалел, что такие редкие качества остаются втуне.

Он решил уделить этому ребенку особое внимание и передать ему все свои познания. От Дика можно было ожидать многого, захоти он только использовать исключительные способности, отпущенные ему природой.

Однажды, в конце зимы, Кау-джер вызвал Дика для серьезного разговора:

— Вот Сэнд, можно сказать, выздоровел, — начал он, — но ты никогда не должен забывать, мой мальчик, что он стал калекой, спасая тебя.

Дик посмотрел на Кау-джера с грустным удивлением. Почему губернатор так говорит с ним? Разве можно забыть того, кому обязан жизнью?

— Есть только одна возможность отблагодарить Сэнда, — продолжал Кау-джер, — сделать так, чтобы принесенная им жертва научила бы тебя жить не только для себя, но и для других. До сих пор ты был ребенком. Теперь ты должен готовиться стать мужчиной.

Глаза Дика заблестели. Слова Кау-джера запали в его душу.

— Что я должен делать, губернатор? — спросил он.

— Трудиться, — ответил тот. — Если ты обещаешь работать усердно, я стану твоим учителем. Наука — это целый мир, в который мы проникнем вместе.

— О губернатор! — воскликнул Дик, не в силах больше ничего добавить.

И занятия начались. Ежедневно Кау-джер посвящал им один час, а затем Дик учил уроки, сидя возле Сэнда.

Ученик делал замечательные успехи, и приобретаемые знания как бы закрепляли те изменения в его характере, которые вызваны были самопожертвованием Сэнда. Кончились детские проказы и игры во льва и в ресторан. Ребенок, преждевременно созревший из-за перенесенных страданий, превращался в юношу.

Вторым замечательным событием было бракосочетание Хальга и Грациэллы.

Хальгу исполнилось двадцать два года, а Грациэлле шел двадцатый. Это была уже не первая свадьба на острове Осте. С самого начала своего правления Кау-джер создал учреждение, ведавшее гражданским состоянием колонистов.

Будущее новой семьи было надежно обеспечено. Рыбный промысел, возглавляемый Хальгом и его отцом Кароли, давал прекрасный доход. Больше того, возник даже вопрос об устройстве консервной фабрики для экспорта рыбных продуктов. Но, независимо от этого проекта, Хальг и Кароли успешно сбывали свой улов на месте и могли не бояться нужды.