— Что с вами?

— Я голоден, — едва слышно прошептал Блэкер.

Кау-джер был поражен.

— Голоден? — переспросил он. — Но разве вы не получили продуктов, как все остальные?

Тогда Блэкер прерывавшимся от слабости голосом коротко поведал свою грустную историю — о болезни, вынуждавшей его непрерывно набивать желудок, о том, как у него быстро кончились припасы и как он покупал продукты у Паттерсона, а также о том, как ирландец в течение трех дней не обращал никакого внимания на его жестокие муки.

Потрясенный Кау-джер слушал этот рассказ и не верил своим ушам. Неужели, несмотря на катастрофу и пережитые ужасы, у Паттерсона сохранилась такая немыслимая жадность? Продавец-грабитель, обменивающий на звонкую монету то, что другие люди отдали бы даром! Бессовестный торгаш, отмеривающий жизнь человеку по дням!

Кау-джер ни с кем не поделился своими мыслями. Каким бы гнусным ни казался ему поступок Паттерсона, лучше было оставить его безнаказанным, чем создавать новую причину для волнений. Кау-джер просто выдал дополнительный паек Блэкеру, заверив, что и в дальнейшем он будет получать столько, сколько требуется.

Но имя Паттерсона врезалось в память Кау-джера, и носитель этого имени стал для него прообразом всего самого отвратительного, что только может заключаться в человеческой душе. Поэтому Кау-джер ничуть не удивился, когда через два дня Хальг снова упомянул об ирландце.

Юноша возвращался после обычного свидания с Грациэллой. Едва увидев Кау-джера, он побежал ему навстречу и сразу выпалил:

— Я узнал, кто достает Лазару Черони спирт!

— Ну да! — обрадовался Кау-джер. — Кто же?

— Паттерсон.

— Паттерсон?

— Он самый! — подтвердил Хальг. — Только что я видел, как ирландец передал Лазару ром. Теперь мне понятно, почему они так сдружились!

— А ты не ошибаешься? — переспросил Кау-джер.

— Нисколько. Самое интересное, что Паттерсон не дает, а продает ром. И даже довольно дорого. Я слышал, как они торговались. Черони жаловался, что все его сбережения уплыли в карман Паттерсона.

Хальг на мгновение остановился, а затем гневно воскликнул:

— Когда у Лазара нет денег на выпивку, он способен на все. Что теперь станется с его женой и дочерью!

— Надо принять меры, — ответил Кау-джер.

И, подумав, сказал тоном легкого упрека:

— Раз уж мы начали разговор на эту тему, давай доведем его до конца. Я никогда не обсуждал с тобой твоего поведения, но знаю, о чем ты мечтаешь. На что же ты надеешься, мой мальчик?

Потупив взор, Хальг молчал. Кау-джер продолжал:

— Скоро, может быть даже через месяц, все эти люди уйдут из нашей жизни. И Грациэлла тоже.

— Почему бы ей не остаться с нами? — возразил юноша, подняв голову.

— А как же Туллия?

— Туллия тоже может остаться.

— И ты думаешь, что она согласится покинуть мужа? — спросил Кау-джер.

Хальг убежденно произнес:

— Нужно сделать так, чтобы она согласилась.

Кау-джер с сомнением покачал головой.

— Грациэлла поможет мне уговорить Туллию! — с жаром воскликнул молодой индеец. — Она твердо решила остаться здесь, если вы разрешите. И дело не только в том, что девушка больше не в состоянии переносить жизнь с пьяницей-отцом, но еще и в том, что она очень боится кое-кого из эмигрантов.

— Боится? — удивленно повторил Кау-джер.

— Да. И прежде всего — Паттерсона. Вот уже месяц, как он крутится возле нее. И ром-то он доставал Черони лишь для того, чтобы привлечь его на свою сторону. А несколько дней назад появился еще один поклонник, по имени Сирк, из банды Дорика. Этот еще опаснее.

— Чем же он опасен?

— Куда бы ни пошла Грациэлла, он всегда на ее пути. Она не может выйти из дома, чтобы не встретить его. Он пристает к ней и говорит всякие гадости. Она пыталась поставить его на место, тогда Сирк стал ей угрожать. Девушка очень боится его. Хорошо еще, что я здесь.

Кау-джер улыбнулся этой вспышке юношеского задора и ласковым жестом усмирил своего воспитанника.

— Успокойся, Хальг, успокойся. Очень прошу тебя сдерживаться. Гнев почти всегда бесполезен, а иногда даже вреден. Помни: насилие никогда не приводит к добру, и, кроме тех случаев, когда приходится защищаться, оно непростительно.

После этого разговора тревога Кау-джера возросла. Он понимал, что появление соперников еще больше усложнит положение семьи Черони, что Хальг, как самый давний поклонник, начнет ревновать и на этой почве могут разыграться самые непредвиденные события. Кау-джер боялся за юношу.

Ну, а что касается снабжения Черони алкоголем, то открытие Хальга не разрешало проблемы. Ведь выяснилось только одно: кто доставлял Лазару спирт. Но откуда брал его сам поставщик? Неужели Паттерсон, чья ужасная скаредность была теперь известна Кау-джеру, устроил где-нибудь тайник? Это казалось маловероятным. Если даже допустить, что ирландцу, несмотря на строгое предупреждение и наблюдение капитана Леккара, удалось погрузить на «Джонатан» запретный товар, где смог бы он спрятать его после кораблекрушения? Нет, у Паттерсона имелась только единственная возможность — воровать ром из корабельных запасов. Но каким образом умудрялся он проделывать это? Ведь груз с «Джонатана» охранялся днем и ночью. Кто бы ни был вором — Паттерсон или Черони, — вопрос оставался нерешенным.

Время шло. Наступило 15 сентября. Ремонт «Уэл-Киедж» закончился. К началу навигации шлюпка была готова к спуску.

День увеличивался, предвещая весеннее равноденствие. Через неделю от зимы не останется и следа.

В начале октября в лагере появилось несколько огнеземельцев. Их крайне удивило такое количество людей на острове Осте. Кораблекрушение «Джонатана» произошло в начале зимы, когда мореплавание здесь прекращается, и поэтому никто из жителей архипелага не знал об этом событии. Теперь же, несомненно, новость распространится с невероятной быстротой.

Некоторые «цивилизаторы», вроде братьев Мур, считали необходимым утвердить свое господство над безобидными «дикарями» грубостью и насилием. Один из братьев соблазнился даже скудным имуществом бедных кочевников. Однажды Кау-джер услышал жалобные крики. Звала на помощь молодая индианка, которую обижал Сирк. Мерзавец пытался отнять у девушки кожаные браслеты, вообразив, что они золотые. Получив резкий отпор от Кау-джера, Сирк удалился, осыпав его бранью. Таким образом, уже два эмигранта стали явными врагами этого замечательного человека.

Кау-джера очень обрадовала встреча с друзьями-огнеземельцами, среди которых нашлись и его давние пациенты. Их услужливость, почтительность и горячая благодарность показывали, с какой любовью, чуть ли не обожанием относились они к Кау-джеру.

Однажды, это было 15 октября, Гарри Родс сказал своему новому другу:

— Теперь мне понятно, почему вы так привязаны к этому краю, где делаете столько добра, и почему вам хочется скорее вернуться к индейским племенам. Ведь вы для них настоящее божество…

— Божество? — перебил его Кау-джер. — Почему божество? Разве недостаточно быть человеком, чтобы творить добро?

Гарри Родс не настаивал:

— Пусть так, если это определение вам не по вкусу. Могу иначе выразить свою мысль: только от вас зависело стать королем Магеллановой Земли, пока она еще оставалась свободной.

— Люди даже в состоянии дикости не нуждаются во властителе, — возразил Кау-джер. — Впрочем, теперь над Огненной Землей утверждена власть другой страны…

Последние слова Кау-джер произнес еле слышно. Он казался сильно озабоченным. Этот разговор напомнил ему всю неопределенность его положения. В ближайшем будущем ему придется расстаться с чудесной семьей Родсов, пробудившей в добровольном изгнаннике семейные инстинкты, свойственные каждому человеку. Боль предстоящей разлуки испытывала и вся семья Родсов. Им хотелось, чтобы Кау-джер поехал с ними в африканскую колонию, где его будут так же ценить, любить и почитать, как на острове Осте. Но Гарри Родс даже не решался уговаривать Кау-джера, понимая, что лишь крайне серьезные причины могли вынудить такого человека порвать с обществом. Эти странные и таинственные причины продолжали оставаться для Родса загадкой.