Дядя Кока протянул руку к телефону, набрал код Москвы и номер.

– Слушаю, – раздался мелодичный и бесстрастный женский голос.

– Вадима Ахметовича будьте любезны.

– Его нет на месте. Что ему передать?

– Передайте, пожалуйста, что звонил Переяславлев из Ленинграда по особенному делу.

– Будьте добры перезвонить через час, если не затруднит.

– Отнюдь, – сказал дядя Кока. – Перезвоню непременно.

Через пятнадцать минут ему позвонили.

– Кокочка, здравствуй, дорогой, – произнес весьма знакомый голос. – Что за особенное дело?

– Надо помочь одной барышне. Думаю, тебе это будет интересно.

– Вот как? Что ж, помогать барышням в беде – мой рыцарский долг. Мне подъехать?

– Ого! Даже так? Я сам собирался вылететь к тебе, все рассказать, а там бы решили.

– Интересный был бы полет! Через три квартала.

– Так ты в Питере?

– В данный момент. А вообще у себя на ранчо. Мне Джаба сюда позвонил.

– Тогда подскочи, если не трудно.

Прокуренная жердь в бордовом перманенте и сержантских погонах подтолкнула Таню в спину и с лязгом затворила за ней дверь. И тут же на Таню стало на паучьих ножках надвигаться нечто человекообразное с сиротской стрижкой, почти без носа, зато в сплошных прыщах. Следом за существом подгребало еще двое – квадратная во всех измерениях чувырла и смазливая цыгановатая смуглянка, оскалившая кривозубый рот.

– Ой, бля, щас обосрусь, какая куколка к нам на прописочку пришла! – прогундосило человекообразное, шевеля корявыми пальцами. – А скажи-ка нам, принцессочка, будешь со стола мыло кушать или…

Договорить ей не пришлось. Таня, не раздумывая, схватила по счастью нетяжелую табуретку и с маху приложилась по стриженой голове. Человекообразное упало.

А Таня отскочила в угол и пнула ногой закрытую парашу. Содержимое разлилось по полу.

– Кто Прасковью опрокинул, сикорахи?! – звонко крикнула Таня. – Вон девка навернулась, башку расшибла!

Цыганочка хлопнула в ладоши, а квадратная чувырла забарабанила в дверь:

– Эй, дубаки, в сто седьмой авария! Брезгливо обойдя лужу, Таня остановилась возле лежащей в моче уродины, лучезарно улыбнулась и ангельским голосочком произнесла:

– Стол не мыльница, параша не хлебница…

Через четыре часа, когда Таня лежала на нижней шконке у окна и задумчиво водила пальцем по наколкам примостившейся рядом Цыганочки, со скрежетом отворилась дверь, и Захаржевскую кликнули на выход.

В общих чертах Таня представляла себе, что скажет следователю, и догадывалась, что скажет ей он. Однако через пару коридоров и три поста ей приказали встать лицом к стене. Звякнули ключи, заскрипела петлями дверь, и Таню опять легонько подтолкнули в спину. Она вошла и огляделась. Деревянный пол, большое окно с ажурной решеточкой и занавеской, обои в цветочек, полочка с эмалированной кружкой и чайником, чистое белье на кровати типа больничной, столик, покрытый клеенкой, рядом – стул с мягким сиденьем, а на столе – раскрытая книга. Таня присела, стала читать. Пушкин. Через некоторое время щелкнуло, открываясь, окошечко в двери, и Таня приняла сеточку с яблоками, печеньем и даже пачкой «Варны» и коробком спичек. Есть контакт! Дядя Кока запустил свою машину.

Человек в темно-синем прокурорском мундире с большими звездами отодвинул в сторону бумаги и нажал кнопку звонка.

– Пригласите Иванова!

Вошел невысокий круглолицый средних лет гражданин в отутюженном сером костюме с толстой картонной папкой под мышкой.

– Вызывали, Петр Алексеевич?

– Садись, Геннадий Генрихович, в ногах правды нет… Ну, что у тебя по делу Генералова? Принес?

– Так точно! – Иванов положил папку перед человеком в мундире.

– Меня Фомичев с твоим рапортом ознакомил. Молодец, хорошо копаешь.

Интересно, понимаешь, получается, очень интересно. Целый пучок «глухарей» можно одним махом раскрутить. Можешь рассчитывать на полную поддержку. Только, понимаешь, особо не увлекайся, у тебя ж еще четыре дела, не запускай. Как у тебя по ним?

Иванов начал рассказывать, а человек в мундире слушал, изредка вставляя вопросы и замечания, при этом листая папку и пробегая глазами бумаги.

– Значится так, Геннадий Генрихович: это я у тебя до десяти ноль-ноль забираю на ознакомление. И чтобы, понимаешь, ночью не корпел. Теперь слушай приказ – домой, ужинать и спать! И чтобы до десяти ноль-ноль ноги твоей на службе не было! Мне, понимаешь, работники нужны, которые без износу! Понял?

– Так точно!

– Свободен!

Иванов вышел, и тут же из другой двери, расположенной позади начальственного стола, показались двое – седой и импозантный адвокат Николай Николаевич Переяславлев и его московский друг Вадим Ахметович Шеров, поджарый, довольно молодой и по-своему не менее, а то и более импозантный. При взгляде на его лицо сразу вспоминался портрет Юлия Цезаря.

– Ну, ты, Петр Алексеевич, не начальник, а прямо отец родной, – улыбнулся Переяславлев, а Шеров молча сел в хозяйское кресло и перевернул папку на первую страницу.

– Стараемся, понимаешь, проявляем заботу о людях, – сказал человек в мундире. – Вы, значится, располагайтесь, изучайте, а я пока пойду, отпущу Марусю, а кофейком лично займусь. Годится?

– Годится, – сказал Переяславлев.

Шеров тем временем проглядывал страницы и время от времени записывал что-то в свой блокнот. Переяславлев пристроился рядом и стал изучать те листы, с которыми уже ознакомился Шеров. Хозяин большого кабинета принес поднос с двумя кофейными чашечками, поставил и извлек из шкафчика рюмки и початую бутылку армянского коньяку.

– А себе-то что же? – спросил, поднимая глаза, Переяславлев.

– Я, понимаешь, кофе не пью. Сердце. Так что только коньячку за компанию.

– А я – только кофе, – сказал Шеров. И истинное положение дел, и русло, в которое следует направить расследование, было в принципе понятно всем троим.

Оставалось выработать тактику. Хозяин кабинета и адвокат смотрели на московского гостя, ожидая, что предложит он.

– Хороший у вас работник Иванов, – серьезно сказал Шеров, не отрываясь от бумаг. – Надо бы его поощрить. И желательно скорее. У вас, Петр Алексеевич, есть по этому поводу соображения?

– Так, так… – задумчиво произнес Петр Алексеевич, – Что-то такое было…

Он поднялся, вышел в приемную и стал рыться в одном из шкафов. Шеров вновь обратился к папке и принялся с большим вниманием изучать. Что-то Ахметыч там явно высмотрел. Закончив чтение, Шеров впервые за все пребывание здесь улыбнулся, захлопнул папку и с наслаждением потянулся, не вставая с кресла.

Похоже, он нашел то, что искал.

Человек в мундире вернулся из приемной и положил перед Шеровым пожелтевший листок.

– Академия и в столице есть, – сказал Шеров, прочитав листок. – Я из задней комнатки позвоню, если позволите. Городской который?

– Белый, – сказал хозяин кабинета, почему-то вытянувшись во фрунт.

– И неплохо бы еще кофе, – сказал Шеров, закрывая за собою дверь.

Человек в мундире направился в закуток к заграничной кофеварке, а Переяславлев задумчиво налил себе вторую рюмку. Оба прислушивались к чуть слышному голосу из задней комнатки.

– Ого! – сказал Петр Алексеевич.

– Ага! – подтвердил Переяславлев.

– Петр Алексеевич, возьмите там трубочку, – окликнул Шеров. – С вами будут говорить.

Человек в мундире почтительно снял трубку двумя пальцами.

– Повезло Иванову, – с улыбкой прокомментировал Переяславлев.

Дочитать «Онегина» Тане не пришлось. На следующий день около полудня ее отвели куда-то вниз, вернули поясок, ключи и сумочку с кошельком, дали расписаться в какой-то бумажке и препоручили молчаливой Аде и улыбающемуся дяде Коке.

Домой ехали на «жигулях» дяди Коки.

– Ясногородские ничего не знают, – без особого тепла сказала Ада. – В школе, естественно, тоже. Я всем сказала, что ты уехала к Никите в Москву.

– Зачем? – спокойно ответила Таня. – Будет суд, все равно узнают. Дядя Кока, нам надо все заранее обдумать.