– И это стоит человеческих жизней? – спросила Лукреция.

– Всякая страсть стоит жертв и страданий. Вы представляете, что будет, если это дело получит огласку? Уже одно то…

– Одно что? – подбодрила его Лукреция.

Люсьен Элюан сделал неопределенный жест в сторону зоны разведения животных и боен.

– У нас и без этого есть проблемы. Последнее время создается впечатление, что свиньи сходят с ума. Знаете, что они делают? Прыгают с рельсов и бросаются на электровилы.

– Добровольно?

– Да, кончают жизнь самоубийством. Это не меняет вкус мяса, но пугает рабочих.

Подталкивая журналистов дулом револьвера, он заставил их идти вперед. К зоне разделки туш.

– Это вы пытались поджечь квартиру профессора Аджемьяна?

Револьвер ласково коснулся рыжих волос.

– Это была наша первая встреча, мадемуазель Немро.

– А три человека в обезьяньих масках, которые украли меня и пытались заставить говорить?

– Это был я и двое помощников мясника. Я велел им надеть маски. Так делают члены лиги противников вивисекции, и подозрения пали бы на них. Одним махом я убивал двух зайцев. Я хотел узнать, что вы уже разведали, и запугать вас, чтобы вы перестали копаться в этом деле.

– Вы бы меня убили?

– Конечно. Сожалею, что не сделал этого, но скоро я исправлю это упущение.

– Так это вы убили профессора Аджемьяна? – спросил Исидор Катценберг.

– Да нет! Должен признаться, что это не я. Меня даже несколько занимает мысль, что кто-то преследует те же цели, что и я…

Получая тычки в спину, журналисты вошли на бойню. Люсьен Элюан начал крутить рычаги. Машины для измельчения, отбора и разделки завибрировали и загудели.

– Настала ваша очередь разделить участь столь любимых вами животных! – произнес промышленник.

– Не могу понять, зачем вы подвергаетесь такому риску во имя колбасы и паштета! – воскликнул Исидор.

Люсьен Элюан приказал им подняться по лестнице, ведущей к пульту управления.

– У меня есть более убедительный мотив. Назовем его «комфортом вида».

– И для вас это важнее, чем истина? – возмутилась Лукреция.

– Разумеется. Всем наплевать на истину. Так же, как и на справедливость. Важно спокойствие человеческого стада.

– Я надеюсь, вы не хотите сказать, что у вас тоже есть продолжение теории, которую вы нам рассказывали в прошлый раз? – пробормотала Лукреция, очень расстроенная тем, что не может добраться до блокнота.

– Есть. И я не боюсь открыть ее. Современный человек должен сам решать, каково его прошлое и происхождение. Он выбирает родителей. И делает это, исходя не из критериев правды, а из критериев «комфорта разума». У нас, сильных самцов, часовых, лидеров человеческого стада, есть долг по отношению к этому стаду. Промышленники ли мы, ученые, журналисты (особенно журналисты), мы должны сообщать не Истину с большой буквы, а правду, которая успокоит стадо.

– Вы циник, – сказала Лукреция.

– Нет, я реалист. Я вам гарантирую, что никто меня за это не упрекнет. Комфорт человеческого стада – это то, что когда-то называли «государственными интересами» или «высшими соображениями». На самом деле это необходимость избегать «волнений в социальной группе хомо сапиенс». Римляне даже придумали изречение: «queita поп movere», которое можно перевести так: «Не трогай того, что спокойно».

Он продолжал подталкивать журналистов по узкому проходу, ведущему ко все более и более шумным машинам.

– Я помню опыт, который провел с кузеном. Ему было девять месяцев, он не умел ни говорить, ни ходить. Я показал ему игру, в которой шарик, если его подтолкнуть, катился по рельсам и ударял по другому шарику, который после этого тоже приходил в движение. Я раз десять показал ему последовательность событий. Ребенок усвоил, что, если первый шарик толкнет второй, тот тоже начинает катиться. А затем, из чистого любопытства, я капнул на рельсы сильнодействующим клеем. Теперь первый шарик толкал второй, но не сдвигал его. Сначала младенец удивился. Потом вид у него стал недовольный. После третьего опыта выражение лица сделалось трагическим. Он по-настоящему страдал. В четвертый раз он разразился рыданиями и плакал всю ночь. Ничто не могло его успокоить.

Журналисты, чтобы усыпить бдительность Элюана, делали вид, что внимательно его слушают.

– Вот о чем я размышляю, и вы, надеюсь, последуете моему примеру. Людям в любом возрасте необходимы незыблемые точки опоры. Если что-то произошло один раз, так должно и быть дальше. Перемены их пугают. То же самое и с обществом – когда происходят изменения, это воспринимается как опасность для всех. Общество теряет точку опоры. Свинья – одна из точек опоры. Все знают, что из свиньи делают колбасу. Если вы сообщите людям, что свинья – наш дальний предок и ее надо уважать, вы уничтожите не только производство свинины, вы покуситесь на логику мышления стада. Вы разбудите в душе каждого человека «младенца, которому не нравится, когда второй шарик больше не катится».

– То, что вы называете логикой, я называю архаизмом, – возразил Исидор. – Во имя этой «архаичной» логики долгое время вели войны. Это было логично, это было точкой опоры. Но на территории Франции уже с 1945 года не было войн, и все очень довольны, пусть это и расстраивает военных промышленников…

Люсьен Элюан не дал себя сбить.

– Во Франции нет войн, но в остальном мире их по-прежнему очень много. Человеку свойственно убивать. Ни один политик, идеолог или утопист не изменит этого. Мы плотоядные животные, более того, мы – хищники. В нас живут гены предков, бившихся за выживание. Мы помним чудесный вкус теплой жертвенной крови. Вот почему свинину едят в виде солонины: мы вспоминаем соленый вкус крови. Он пробуждает в нас дремлющие охотничьи инстинкты.

Было очевидно, что Люсьен Элюан высказывает самые сокровенные мысли. Он продолжал:

– Подчиняясь этим владеющим мной естественным склонностям, я вас и убью. И каким способом!

Вы выступали за свиней? Прекрасно. Вы сможете разделить их страдания.

– Что вы собираетесь сделать? – спросила Лукреция, обеспокоенная угрожающим гудением машин.

Люсьен Элюан молча подтолкнул их к верхней части большой центральной машины. В широкую прозрачную воронку падали сотни свиней, казавшиеся издалека розовой пудрой. Узкий конец воронки выпускал их по одной на движущуюся ленту. По ней свиньи ехали к электровилам.

– Вы что, туда нас бросите? – возмутилась Лукреция.

Люсьен Элюан расхохотался.

– Вы хотите сказать, что это слишком «бесчеловечно»?

– Это может придать странный вкус колбасе, которую вы так любите, – добавил Исидор. – Не хочу на вас давить, но некоторые гастрономы могут распознать в колбасе человеческое мясо.

Инженер по-прежнему держал их на мушке.

– Вы ошибаетесь. Человеческое мясо, говорят, очень похоже по вкусу на свинину. А вот вкус вашей одежды может повредить репутации моей продукции. В колбасе Элюан не должно быть никаких текстильных включений! Раздевайтесь!

Лукреция сняла свитер. Промышленник том велел ей продолжать.

– Полностью? – спросила она обреченно.

– Конечно!

Затем он связал журналистам запястья и лодыжки свиными сухожилиями. Первым он столкнул внутрь воронки толстого журналиста, который тяжело плюхнулся на смягчившие его падение упитанные спины свиней.

Затем Люсьен Элюан посмотрел на Лукрецию, стыдливо прикрывавшую руками грудь и низ живота. Она показалась ему очень хорошенькой. Лукреция почувствовала, что он колебался, развязать ее или нет, но затем овладел собой и столкнул ее в емкость со свиньями.

– Извините, но я не могу присутствовать при вашей агонии. У меня еще масса дел – нужно уничтожить все следы этой прискорбной истории. Прощайте. Мне пришло в голову – а вдруг вы и вправду испортите вкус колбасы? Завтра спрошу.

– Вы можете нас убить, – сказал Исидор, – но правда все равно выплывет наружу.

– М-м-м… может быть, вы и правы. Вот только правда ли это? Поэтому я не сразу уничтожу пятипалую лапу. Я ее сначала отдам на экспертизу. Так я один буду знать, действительно ли мы происходим от свиньи. После экспертизы уничтожу ее в любом случае.