— Но-но, дядя, ты чего? Шуток не понимаешь?

Куликов едва затормозил. С искренним сожалением обвел глазами попятившуюся шпану, разжал кулаки и подчеркнуто не спеша прошел во двор. Услышал тихо брошенное в спину:

— Ничего, недолго тебе еще здесь место занимать! Мы своего часа дождемся! — но не стал оборачиваться.

Зайдя в квартиру, Куликов несколько минут стоял в прихожей, прислонившись спиной к двери. Сердце колотилось, как будто он на самом деле только что отбивался, борясь за жизнь, от своры голодных злобных шавок, вполне безопасных поодиночке. Он вдруг припомнил изредка мелькавшие в новостях сообщения о нападениях на пенсионеров. Правозащитники беспокоились: закон формально осуждал насилие над послегражданами, но на практике такие дела спускались на тормозах. Хотя что тут странного?

Стариков, даже задвинутых в пансионаты, на обочину жизни, с глаз долой — все равно слишком много. Урезанное до предела пенсионное обеспечение поглощает львиную долю бюджета, а налоги тяжким грузом давят на каждого, кому повезло найти работу. И ограничение рождаемости, и, наоборот, поощрение, и роботизация производства, и все прочие прожекты до сих пор только запускали все новые петли обратной связи, закручивали и закручивали пружину безнадежной ненависти. Что же удивляться, что государство втайне поощряет любые способы хоть как-то выпустить пар? Чиновники лицемерно рапортуют, что пансионаты, мол, обеспечены адекватной охраной — а кто не спрятался, я не виноват.

Куликов, скрипнув зубами, вспомнил жалкие съежившиеся фигуры встречавшихся иногда в транспорте пенсионеров, настороженные подобострастные улыбки. Шпана в подворотне сегодня отступилась, только решив, что еще рано — но это ненадолго. Очень скоро все соседи заметят, что он перестал ходить каждый день на работу. Можно, конечно, ходить… куда-нибудь. С озабоченным видом наматывать километры по улицам, притворяясь занятым и целеустремленным. И надолго его хватит? Ну, нет!

Он оттолкнулся от двери, решительно прошел в комнату, вытащил с нижней полки ящик с инструментами. Его не заставят прятаться и дрожать от страха! Конечно, оружие для послеграждан под запретом, но инструмент носить с собой никто не запретит. Надо сообразить, что можно использовать, как кастет. А еще лучше, заточить стамеску…

Он выпрямился, держа в руках набор стамесок, мельком бросил взгляд за окно. Из подворотни разбредались в разные стороны, нога за ногу, хилые тощие фигурки. Они же дети! Его окатило жгучим стыдом. Уронив стамески на подоконник, он ткнулся лбом в раму. Как это вышло, что он видит врагов в идущих следом поколениях? Как получилось, что они видят врага в нем? А разве он сам, встречая на улицах запуганных стариков, не испытывал лишь раздражение, не думал со злостью, чего им дома не сидится? Не потому ли, что в свое время сам голосовал за все эти законы о пенсионерах? Не потому ли, что злость скрывала такой же стыд, давно затоптанный в глубину души?

Это тоже петля обратной связи. Молодые голосуют за то, чтобы убрать старших с дороги, ведь работа и жизнь нужна им сейчас, а не когда-то потом, и в юности не верится, что когда-нибудь доживешь до пенсии. А когда они все-таки стареют, то уже не могут протестовать — и даже не потому, что мешает лишение гражданских прав. Каждому, сохранившему совесть, протестовать мешает стыд.

Куликов внезапно понял, чем руководствовались те, кто затевал самоубийственную экспедицию на Марс. Не безответственным научным любопытством, а таким же стыдом. Это всего лишь отчаянная попытка разомкнуть порочный круг, любой ценой найти другой выход, пока человечество не взорвалось, как перегретый котел. И даже если попытка закончится неудачей, все равно лучше погибнуть в борьбе, чем в богадельне от старости, сознавая себя камнем на шее потомков.

Он отвернулся от окна и включил коммуникатор. С Полиной ему теперь все равно придется расставаться — так почему бы не потратить остаток жизни с бОльшим толком?

Сайт марсианского проекта подтвердил его предположения. Уже были утверждены руководители будущей колонии — известные ученые и политики пенсионного или предпенсионного возраста, как раз те, кто мог бы рассчитывать на президентское исключение. На первой странице сайта была размещена эмоциональная статья начальника экспедиции академика Ридберга — о новой теории, на основе которой определяли минимальную численность колонии, необходимую для формирования жизнеспособного биополя. Дальше были таблицы и графики, подробности организации и снабжения колонии, план мероприятий… Проект был разработан тщательно и с любовью, те, кто это затеял, верили в новую теорию и совсем не собирались геройски погибать.

Увлекшись, Куликов прозевал возвращение жены и едва успел погасить экран, услышав ее шаги в прихожей. Комнату сразу заполнили сумерки: за окном темнело. Полина вошла, не зажигая света, опустилась в кресло и устало откинула голову на спинку.

Помолчали.

— Как девочка?

— Нормально.

— Ты им сказала?

— Да.

— И как они?

Полина чуть помедлила.

— Стоически, — она отвернулась к темному окну. Куликов терпеливо ждал.

— Знаешь, там была Ирина — ну, помнишь, Лешина мама.

— Помню.

— Она искренне огорчилась. Ей на пенсию через полгода, как раз к рождению ребенка, и они уже договорились… Конечно, ребята рассчитывали, что смогут ее содержать с нашей помощью, хотя Наташа надеется пораньше выйти из декрета. Думаю, что они и сейчас справятся, но Ирина боится…

— Ты ей сказала, что не собираешься бросать работу?

— Да. Это ее не успокоило. Рядом с будущим внуком ей конкуренты не нужны.

Куликов молчал.

— Алексей, конечно, прямо не говорит, но он на ее стороне. Конечно. А Наташа даже обрадовалась. То есть, мне показалось, что она бы обрадовалась, если бы это не создавало потенциальный источник конфликта.

Полина вздохнула и снова взглянула на мужа.

— Знаешь, наверное, всем было бы лучше, если бы мы в самом деле куда-нибудь улетели.

— Я тебе не позволю!

Он ответил слишком быстро. Полина хмыкнула:

— Какая замечательная формулировка! — Куликов запоздало сообразил, что выдал себя. Она рывком встала, подошла и, перегнувшись через его плечо, включила экран. Еще раз удовлетворенно хмыкнула, выпрямляясь.

— Так я и знала! — она взъерошила пальцами его все еще густые волосы. — Беда с тобой, Куликов. Неужели ты вообразил, что я отпущу тебя одного? Да тебя же на полчаса нельзя оставить без присмотра!

Он мотнул головой, освобождаясь, посмотрел на нее в густеющей темноте снизу вверх, одновременно боясь поверить и готовый протестовать и возмущаться.

— А Наташа? Ребенок? Ты нужна им. Нужна здесь.

Она подняла голову, словно глядя в невидимую даль.

— Знаешь, я подумала, пока шла… Лучшее, что мы можем сделать для Наташи и наших будущих внуков — это найти для них выход. Другой выход.

Повернувшись на стуле, он притянул ее к себе и молча уткнулся лицом.

Небо над городом было затянуто бледными тучами, из которых сыпался унылый мелкий дождик. Где-то там, за серой пеленой, белопенные облачные громады сверкали на солнце под ярко голубым небом, а выше небо темнело, потом чернело, потом начинало искриться звездным светом… Где-то там, на орбите, со звездами соперничали блеском вспышки вакуумной сварки. Сборка «Беллинсгаузена» шла с опережением графика. Куликов звонил с орбиты каждый день и безуспешно пытался втиснуть в скупые минуты бесплатной связи свой мальчишеский восторг перед грандиозным кораблем и радость от настоящего большого дела.

Полина вздохнула и отвернулась от окна. Только ради этого стоило до старта присоединяться к монтажникам, но ей страшно не хватало его здесь, рядом. Не хватало совместных вечеров, привычного обмена дневными впечатлениями, возможности посоветоваться. Что можно сказать по телефону? Она даже не пыталась поделиться затаенными сомнениями: все равно ничего толком не объяснишь, только испугаешь. Пусть уж радуется спокойно.