Гораздо сильнее меня взволновал солнечный свет, пытающийся пробиться сквозь грязные окна. Ведь до внеплановой остановки мертвый город тонул в сумерках. Та-а-ак. Получалось, я проспала всю ночь. Значит, в Поднебесье меня должны были хватиться. Но толку-то? Не найдут. Не догадаются. И не попадут сюда никогда.

Сон пошёл на пользу. Меня, по-прежнему, шатало, а упрямые колени грозились подогнуться. Однако сил прибавилось, что позволило преодолеть оставшиеся этажи и добраться до пресловутых «колпаков волшебников». Признаться, я сама не понимала, почему стремлюсь подняться на самый верх. Этого требовала моя последняя человеческая ипостась Мира Ветров и Радуг. Наверняка, та самая, чью смерть я увидела в недавнем сновидении.

К слову, о нём думать не хотелось категорически. Как и о двух ангелах, устроивших спор над моим умирающим телом. Я догадалась, что один из них пытался провернуть тот же фокус, что и я с Матильдой в больнице. Но причины этого поступка мне пока были неинтересны. Сейчас это знание ничем не могло помочь, а, стало быть, являлось второстепенным.

На верхнем этаже располагался пент-хаус с просторными комнатами, жить в которых раньше, наверняка, было огромным удовольствием. Один только вид из окон чего стоил: и на город, и на море. Я больше не сомневалась: здесь когда-то был мой дом. Всё казалось до дрожи знакомым, пусть сейчас и мебель, и пол, и стены покрывала серая пыль. Та самая, в которую превратились человеческие тела.

Я обходила помещение за помещением: гостиную, столовую, спальни, ванные. В бывших детских комнатах на полу валялись сломанные и проржавевшие игрушки, будто призраки зловещего прошлого. Значит, я была женой и матерью. В той — забытой жизни. У меня была семья, которую я не помнила. Которую не имела право помнить. Я попыталась поднять куклу, кажущуюся уродливой из-за въевшейся грязи. Но потрепанная временем фигурка не выдержала прикосновения и разломилась. Туловище осталось в руках, голова упала и треснула.

Стало так мерзко, что я едва не швырнула игрушку об стену. Но сдержалась, положила «останки» на пол. Вспомнила себя. Свою собственную сломанную душу. Она была почти как эта кукла. Искалеченная, истрепанная и обреченная.

Отчаянно захотелось глотнуть свежего воздуха, и я, пошатываясь, отправилась в соседнее помещение с балконом — огромный зал, повидавший не один пышный приём. Но до пункта назначения не добралась, взгляд выхватил на стене большую картину. Она, как и всё вокруг, приняла на себя обилие серого месива. Но даже сквозь него можно было разглядеть, что на полотне изображены две женщины: блондинка и брюнетка.

Будь у меня сердце, непременно бы рухнуло с высоты птичьего полёта. Я не могла рассмотреть лица, но почувствовала, что там — под пылью — спрятано самое важное, что существует на свете. Потому, не раздумывая, кинулась к картине и принялась очищать её, стараясь не повредить старую краску. Рабочая одежда пачкалась ещё сильнее. Но мне было всё равно.

А потом я сделала шаг назад, а из груди вырвался крик.

На картине была я. Вернее, я и моё зеркальное отражение.

Одна я была той мною, которую я увидела в витрине магазина после падения. Точь-в-точь, но только старше лет на десять. С печатью жизненного опыта на усталом лице, и первыми морщинками на высоком лбу. Вторая я являлась точной копией первой. Правда, волосы были белокурыми, а глаза почти черными, вместо голубых, полупрозрачных.

А страшно-то как стало! Напугало не сходство или странное цветовое различие, а сам факт существования блондинки. Она смотрела на меня с полотна, заставляя дрожать осиновым листом. Словно укоряла за что-то.

— Я всё исправлю, — прошептали губы.

И неважно, что я понятия не имела, что именно собралась приводить в порядок. Главное, была морально готова сворачивать горы. Как ради Матильды после теракта в Белоцвете.

Я простояла перед портретом ещё минут десять, нервно заламывая руки. А потом всё же вышла на балкон. Облокотилась на мраморные перила, почти нетронутые беспощадным временем. Постояла, глядя вдаль — на меланхолично спокойное море. Мёртвое море, как и всё вокруг. И не выдержала, сползла на пол, утыкаясь лбом в холодный камень.

Если б только я могла плакать! Изливать горе потоками солёной воды. В этот горький миг ради минутной слабости я бы даже согласилась отдать крылья. Какой от них прок, если внутри всё разрывается от безысходности?

Я не знала, что делать дальше. Без помощи сотрудников медицинского блока, пернатые конечности не срастутся, как положено. Стало быть, летать мне больше не суждено. Теперь я заложница. Заложница собственного мертвого дома…

Но в миг, когда я была готова закричать, срывая голос, случилось невероятное. Мне почудилось, что над головой захлопали крылья. Не птичьи, а гораздо больше.

Я глянула вверх и отшатнулась.

— Высший, — сорвалось с онемевших губ, пока сознание отказывалось верить глазам.

Однако они меня не обманывали. С неба на балкон радужного здания спустился Амэй. В белоснежном одеянии. Величественный и могущественный.

И, наверняка, очень и очень злой.

Старец решительно шагнул ко мне, и я испытала отчаянное желание раствориться или просочиться сквозь мраморную стену. И неважно, что пришлось бы снова рухнуть вниз с высоты семидесяти этажей.

— Дай, посмотрю, — произнёс он непривычно трагичным голосом.

Теплые пальцы коснулись левого крыла. Затем правого. Я сидела, не шевелясь. Не смела даже дышать.

— Проклятье! — выругался Высший. — Оба сломаны. Как же ты умудрилась, девочка?

Но я не в силах была ответить. Язык отказывался подчиняться.

Впрочем, Амэй и сам понял, что собеседник из меня нынче никудышный.

— Вставай и держись за меня, — велел он. — Отнесу тебя в Поднебесье.

Я дернулась. Затрепыхалась.

В Поднебесье?! Не хочу! Не надо!

Жар прошёл по телу волной. Робость как рукой сняло.

— Нет! — объявила я, глядя в медовые глаза Высшего с вызовом. — Лучше убейте прямо здесь. Всё равно ведь в капсулу отправите!

Лицо старца вытянулось, глаза скакнули на морщинистый лоб.

— Убить? — повторил он тихо и тут же воскликнул: — О, Небо и Миры! Лора, я не для того девять столетий был твоим хранителем, чтобы уничтожать собственными руками!

Вот теперь мне стало совсем нехорошо. Моим хранителем? Высший Амэй?

Стоп! А как, собственно, он попал в Мёртвый Мир?

Однако вопрос я задала совершенно другой.

— Лора? — я не узнала собственный голос. — Почему вы так меня назвали?

Старец тяжело вздохнул.

— Извини, сорвалось. А, впрочем, — он устало махнул рукой, опускаясь на грязный пол напротив меня. — Это твоё имя. Точнее, имя твоей души. И земное тоже. Одно всегда было одинаковым. Так повелось.

У меня голова пошла кругом. Я слышала о таком. Но… но…

— Имена получают только избранные души…

— Всё верно, — кивнул Высший. — Лора тень ноль вторая. Душа парная хранящая.

Но я не понимала. Что значит парная?

Перед глазами сразу встал портрет, увиденный в банкетном зале. Две одинаковые женщины. Блондинка и брюнетка. Я и кто-то ещё.

Но вопрос прозвучал снова не о том.

— Как вы узнали, что я здесь?

— Почувствовал, как ты миновала грань. Но решил не мешать. Знал, рано или поздно это случится. Однако, когда ты не вернулась, я забеспокоился. И, как вижу, не напрасно.

— Как это почувствовали?

— Очень просто, — старец печально засмеялся. — Я тоже из этой Вселенной, Лора. И, как ты, вижу дверь неповрежденной. Думаю, меня спасла сила Высшего. Когда остальные дети Радуг рассыпались в прах, я не пострадал. Полтора столетия оставался единственным представителем погибшего Мира.

— А потом решили «воскресить» меня? — злость накрыла с головой. И не будь Амэй тем, от кого зависела моя судьба, накинулась бы с кулаками. — И как, удался эксперимент?

Брови старца встретились на переносице. Лицо стало грозным. Но бури не последовало.

— Я, действительно, сделал из тебя ангела. Однако стены хранилища ты покинула не моими стараниями. Как и твоя сестра Сара. Видит Небо, весь последний год я делал всё, чтобы защитить тебя. В том числе, и от себя самой. Но это бесполезно. Ты расшибешься в лепёшку, чтобы в конечном итоге сгинуть в пропасть. Так было всегда. И, видимо, будет.