Если вы гадаете, какая из наших скоростных автомагистралей самая отвратительная, первое место можете смело присудить Джерсийскому шоссе. Не в таком месте должна была умереть Сорелла — она же любила Европу. Сорок лет в Америке — воздаяние Гарри за его погибшую в Польше семью — кончились вмиг.

— Зачем они ехали в Атлантик-Сити?

— К сыну, он попал в переплет.

— Играл в карты?

— Об этом многие знают, так что никакой тайны я не выдам. Он же написал математическое исследование о том, как выиграть в очко. Математические доки считают, что это стоящая работа. Ну а как дошло до проверки теории на практике, тут-то он и попал в переделку.

Они погибли, когда мчались на выручку своему американскому сыну.

— Вам, наверное, очень грустно это слышать, — сказал юнец.

— Мне не терпелось снова их увидеть. Я обещал себе восстановить наши отношения.

— Наверное, смерть — не худшее… — сказал он.

Я не собирался углубляться с этим малым в эсхатологию по телефону, заниматься определением различных оттенков зла.

Хотя, Господь свидетель, телефон способствует всяческого рода откровенности, и по междугородному тебе скорее, чем лицом к лицу, откроют душу.

— Кто из них вел машину?

— Миссис Фонштейн, не исключено, что она лихачила.

— Понимаю, дело срочное, она страшно спешила — мать ведь. Она была все такая же необъятная?

— Такая, как всегда, с трудом садилась за руль. Но Сорелла Фонштейн женщина редкостная. И осуждать ее не стоит.

— Я и не осуждаю, — сказал я. — Я обязательно пошел бы на их похороны — отдать дань уважения.

— Жаль, что вы не пришли, не сказали прощальное слово. Похороны были так себе.

— Я мог бы рассказать тем, кто пришел на похороны, историю с Билли Розом.

— Никто не пришел, — сказал юнец. — А вот когда помер Билли, так его, говорят, долго не могли похоронить. Он лежал-полеживал, пока суд решал, как потратить миллион, который он завещал себе на могилу. Между юристами завязалась настоящая баталия.

— Ничего об этом не слышал.

— Потому что вы не читаете ни «Ньюс», ни «Миррор». Даже «Пост» — и тот не читаете.

— Неужели так и было?

— Его положили на лед. Фонштейны об этом много говорили. Все рассуждали, как это согласуется с еврейским погребальным обрядом.

— У Гилберта есть интерес к еврейским темам… например, к истории своего отца?

Приятель Гилберта малость поколебался — ровно столько, чтобы я заподозрил, не еврей ли он. Не скажу, что он открещивался от своего еврейства. Очевидно, просто не хотел принимать его в расчет. Хотел жить как американец, и только так.

Она поглощает тебя целиком, эта задача. Поглощает тебя так, что одной жизни на нее не хватает. На нее можно ухлопать сто жизней, если б ты мог их отдать, а себе раздобыть еще.

— Вы меня о чем спросили — перевожу: не из тех ли Гилберт научных головастиков, в которых почти полностью отсутствует человеческое начало, — сказал он. — Но вы не должны забывать, что для него значит игра. Сам я этому увлечению не подвержен. Озолотите меня, все равно не поеду в Атлантик-Сити, а после этой катастрофы с двухэтажным автобусом и подавно. Они пустили туда двухэтажный автобус, пассажиров в него набилось под завязку — все ехали в казино. Один из виадуков оказался слишком низким — автобус врезался в него, да так, что верх снесло.

— И много людей погибло? Им срезало головы?

— Чтобы узнать подробности, вам следует посмотреть «Таймс».

— Да нет, что-то не хочется. Но где сейчас Гилберт? Он, я так полагаю, унаследовал деньги родителей?

— А как же иначе, и прямиком рванул в Лас-Вегас. Прихватил с собой крошку. Натаскал ее по своему методу — по нему требуется запоминать карты, остающиеся в колоде после каждой сдачи. Вы составляете в уме список всех карт, которые вышли, и применяете всевозможные коэффициенты теории вероятности. Говорят, с точки зрения математики работа просто гениальная.

— Его система основана на запоминании?

— Да. Это по вашей части. Живет ли Гилберт с этой девчонкой? Это уже другой вопрос. Одно скажу, без секса тут дело не пойдет. Долго ли удержишь молодую женщину одной игрой? Нравится ли ей Лас-Вегас? Разве он может не нравиться? Крупнейший зрелищный центр в мире — средоточие американской индустрии развлечений. Какой город мог бы скорее всего выполнить роль священного города типа Лхасы, типа Калькутты, типа Шартра или Иерусалима? Выбор мог бы пасть на Нью-Йорк — там капиталы, на Вашингтон — там власть или на Лас-Вегас — зря, что ли, он притягивает миллионы людей. Ничего даже отдаленно похожего мировая история не знала.

— Угу, — сказал я. — Он походит больше на Билли Роза, чем на Гарри Фонштейна. Но как у него обстоят дела?

— Я хочу добавить пару слов о сексе, — сказал язвительный юнец. — Вопрос в том: игра ли распаляет секс, или секс разжигает азарт? А игра воспринимается как своего рода сублимация. Предположим, что для Гилберта абстракции превыше всего. Но за известным пределом склонность к абстракциям определенно ведет к безумию.

— Бедная Сорелла, бедный Гарри! Возможно, их смерть сбила Гилберта с панталыку.

— Не возьму на себя ответственность ставить диагноз. Я — типичный эгоцентрик: мне бы со своими делами разобраться. Признаюсь, я рассчитывал получить от них на память небольшое наследство — ведь я без пяти минут член семьи, приглядывал за Гилбертом.

— Понимаю.

— Ничего вы не понимаете. Моя вера в чувства столкнулась лицом к лицу с реальной жизнью.

— В ваши чувства к Фонштейну и Сорелле?

— В чувства, которые, как меня заверяла Сорелла, она питала ко мне.

— В расчете, что вы позаботитесь о Гилберте?

— Что ж… мы потрясно поболтали. Приятно было поговорить с представителем минувшей эпохи, да еще так любившим Фонштейнов. Нам всем будет их недоставать. Гарри отличало удивительное чувство собственного достоинства, зато в Сорелле была бездна жизненной энергии. Я понимаю, почему вы так убиты — вам отказало чувство времени. Но не сокрушайтесь уж чересчур.

Ничего себе соболезнование — я положил раструб, он покоился на высоких рычагах телефона — этот курьез, вечная тема для разговоров, стоял передо мной, человеком, который так стосковался по разговору. Уязвленный словами юнца, я вдруг понял, что Фонштейны, со своей стороны, также уклонялись от встреч со мной из-за Гилберта: их ребенок, этот феномен — надо же, чтобы им выпало счастье произвести на свет такое чудо, — по таинственным причинам (Фонштейны сочли бы эти таинственные причины причинами исключительно американского происхождения) сбился с пути. Им не хотелось, чтобы я узнал об этом.

Что же насчет того, сокрушаться мне или не сокрушаться — так это юнец меня заводил. Он был одним из тех мелких бесов, которые лезут из всех пор общества. Надавите посильнее почву общественной жизни — и убедитесь сами. Он издевался надо мной, над моей еврейской чувствительностью. Бог ты мой! Еще двое старинных друзей умерло в тот самый момент, когда я, промолчав тридцать лет, собрался вдруг распахнуть им объятия: давайте-ка сядем рядком, вспомянем минувшее, поговорим снова о Билли Розе — «пусть нам расскажут грустные преданья о смерти королей»[96]. А «сторож» старался навести меня на размышления экзистенциального плана. Примерно в таком духе; разлука с кем приведет вас в отчаяние, сэр? Без кого вам жизнь не в жизнь? По ком вы мучительно тоскуете? Кого из дорогих вам усопших не забываете ни на миг? Покажите, где и как изувечила вас смерть. Где ваши раны? За кем вы пойдете и за смертный порог?

Ну и кретин же этот юнец! Как он не догадался, что мне это и без него известно?

Меня подмывало снова позвонить мальчишке, отчитать его за низкопробный, мелкофасованный нигилизм. Но раз уж я задался целью способствовать лучшему взаимопониманию (взаимопониманию между нами) — это было бы просто глупо. Нынешние умственные построения еще никому и никогда не удавалось демонтировать. Их до того много, что они обступают тебя подобно огромному городу без конца и края.