Другой чрезвычайно темной стороной переселенческого дела на Кавказе является бродячая Русь. Руки опускаются при виде ее. При самом горячем несочувствии к крепостничеству, при искреннем желании разумной свободы народности, призванной к мировой исторической роли, понимаешь, однако, первоначальное разумное основание крепостного права, прикрепившего к земле и по своему дисциплинировавшего народные массы, у которых так сильны бродячие инстинкты. И Бог весть еще, что произойдет по мере разнуздания этих последних! Босячество, прославленное г. Максимом Горьким и его покровителями — евреями, является плодом не только городского растления народной толпы, но и указанных бродячих инстинктов, от которых несвободна современная русская деревня.

Бродят люди и по черноморскому побережью, и по городам Закавказья, просят то работы, то земли, а на деле только побираются, да пьянствуют. Несомненно, однако, что добрая половина этих людей впала в нищенство по не зависящим от нее причинам, — и ее можно бы пристроить к земле и сделать полезной производительной силой; но для этого нужна любовная забота со стороны власть имущих, нужна организация не формальная , а проникнутая страстным, энергичным русским патриотизмом. А этого-то и нет; без всякого на то права мы нетерпеливо относимся к плодам тех настроений, которые созданы противокультурной, торопливо-реформаторской работой наших правящих классов.

Часть бродящей по Кавказу Руси, по-видимому, неисправима. Особенно Пензенская губерния поставляет контингент таких бродяг, с которыми ни добром, ни злом ничего поделать нельзя. Даже когда приходит настоящая переселенческая партия из Пензенской губернии, то знатоки дела относятся недоверчиво к ее намерению прочно осесть на земле…

Нужно сказать, однако, что и бродяги сослужили свою службу переселенческому делу. Их назойливое приставание к местным жителям подало повод кружку проживающих в Тифлисе искренно русских людей создать сперва отдел петербургского общества вспомоществования переселенцам, а потом и превратить его в самостоятельное закавказское общество. Первоначальным предлогом было стремление позаботиться о бродячей Руси, чтобы оградить от нареканий русское имя, у которого в крае столько врагов.

Пролежав очень долго под сукном тифлисских канцелярий, проект, наконец, осуществился. Закавказское общество вспомоществования переселенцам, хотя и не пользовавшееся серьезной поддержкой местных властей и многим отуземившимся людям весьма неприятное, однако, принесло немало реальной пользы русскому делу. С одной стороны, переселенцам доставлялась, по мере сил, всяческая помощь, и, в частности, в Тифлисе был устроен приют с бесплатной столовой. С другой, — забота членов комитета о русских поселениях края привела к открытию многих нужд и бедствий, скрывавшихся от начальства низшими вершителями народных судеб; наконец, самое существование указанного общества создало струю русского патриотизма и посодействовало благоприятному решению вопроса в правящих сферах.

Ревнители этого дела находили в переселенческом приюте много забот, труда, но и высоких радостей, — общения с тысячами русских людей, относившихся доверчиво к представителям названного общества. Туда бы следовало посылать так называемых интеллигентов и космополитов, не верующих в духовную силу народа и забывающих о том, из какого Источника эта сила черпается.

Голодные, усталые, больные, измученные невзгодами и бездушным формализмом тайно враждебных служилых людей, русские простолюдины находили на чужой стороне буквально родную семью, и многие страстно к ней привязывались. Семья и впрямь была не плохая: были, например, врачи, просиживавшие целыми часами в спертом воздухе людного приюта; был священник, высокообразованный академик, но скромный и сердцем благой пастырь, отец Константин Красовский, который страстную неделю, самое выгодное в материальном отношении для священника время, провел с переселенцами в Караязском поселке, а затем остался на лето в Тифлисе, чтобы почаще навещать этот поселок, расположенный в малярийной местности; были и многие другие, с радостью приносившие в жертву дорогому сердцу делу и время свое, и деньги, и душевную заботу.

Во всей этой деятельности, которая и поныне продолжается другими людьми, было мало шуму, но много истинной христианской любви. Было много ее и между самими переселенцами, пришедшими с разных концов России. Проявляли они и большую, наивно-стихийную веру в право русского народа на земли, завоеванные русской кровью. Один переселенец даже с убеждением уверял, что климат Закавказья непременно изменится, станет более «рассейским», когда там поселится побольше православного народа. Другой переселенец, после долгих расспросов о мерах предосторожности против малярии, с мрачной решимостью указал на своих деток и сказал:

— Энти, должно, перемрут, а вот те, которые здесь народятся, тех уже никто не сдвинет! Крепки будут, как следует!

Этот человек был выразителем народной веры в устойчивость русского типа и почти беспримерную приспособляемость его к самым разнообразным условиям. Он показал, что русский народ мудрее дальновиднее и духовно сильнее своей так называемой интеллигенции, как истинный хранитель наших созидательных заветов.

Говорить ли о кавказской русской интеллигенции? В предыдущих статьях указан ряд таких изъянов местной жизни, которые были бы немыслимы частью без изменнического участия, частью без преступного попустительства или постыдного равнодушия со стороны наших образованных людей, являющихся почти без исключения местными чиновниками; два-три энергичных торговца, пять-шесть газетчиков, в большинстве продажных и спившихся с кругу, да столько же измошенничавшихся кавказских адвокатов в расчет не идут. Все же остальные или служат, или принадлежат к служилым семьям.

Процент плохих служилых людей, т.е. неверных слуг государства и русского дела, на первый взгляд довольно велик. Но если вникнуть в положение служилого класса, то неизбежен вывод, что эти отрицательные явления не столько коренятся в нем самом, сколько получаются, так сказать, сверху, т.е. являются, с одной стороны, результатом недостаточно национальной краевой политики, а с другой — плодом общероссийского настроения.

Начать с того, что далеко не всякий русский человек в крае может быть уверен в том, что его поддержат, а не «съедят», если он проявит служебную безукоризненность и будет во всех случаях стоять за русские интересы и национальное достоинство. Он отлично знает, что какой-нибудь нефтяной король обладает и на Кавказе, и в столице, и в бюрократии, и в печати такими связями, что может его, бедного чиновника средней руки, и куска хлеба лишить, и оболгать. Чиновник средней руки, получающий тысячи три, т.е. человек лет 40, зачастую женат и имеет детей. Жизнь так нестерпимо дорога во всем Закавказье и склад ее столь ненормален, что в случае болезни, свадьбы или иного события, требующего расходов, чиновнику понадобится кредит.

Кредит на Кавказе — начало утраты независимости, т.е. для честного человека начало конца. И жизненные продукты, и кредит находятся в руках армян, представляющих крепкую противорусскую организацию. Первые векселя служилых людей учитываются в армянских банках с любезной улыбкой, переучет — ценой компромисса с совестью или служебным долгом, а дальнейшее — ведет прямо к полному рабству.

Нет ни одного учреждения, в котором бы туземцы, преимущественно армяне или иные армянствующие инородцы, не играли влиятельной роли, прямо или через своих прислужников. Если прибавить к этому борьбу между ведомствами, — отголосок столичной борьбы, то затруднительность положения честного служилого человека станет очевидною.

Безусловно, встречаются люди, которые изменяют русскому делу или нечисты в денежных делах только потому, что в противном случае к ним относились бы подозрительно влиятельные сослуживцы и, пожалуй, выжили бы их. Одно ведомство на Кавказе кишмя кишит поляками, среди которых, конечно, немало людей, объективно приличных, но, по меньшей мере, равнодушных к русскому делу. В местных органах другого ведомства доселе сильна «школа Хатисова» и немало противорусских элементов. Органы третьего «по принципу» космополитичны и проявляют вообще специальные тенденции этого ведомства, давшие ему особую окраску за истекшие десять лет; четвертое, — глядишь, — на Кавказе ниже, или, по крайней мере, кажется ниже, чем в остальной России, ибо на Кавказе оно, по своим руководящим принципам, от которых отказаться не может, находится в несоответствие с запросами жизни. Эти же принципы вовлекают его порой в пагубное разногласие с администраций, к немалому вреду для обеих сторон и для обывателей.