К ратному делу они приспособились исторически, частью в силу природной склонности, частью под влиянием условий местности. Дагестан был недосягаемым орлиным гнездом, откуда удобно было совершать безнаказанные набеги. Отсутствие устойчивого порядка в соседних «государствах» открывало этим набегам обширное поле деятельности, а развитию мирных торгово-промышленных сношений, конечно, мало способствовало, и многие дарования дагестанских племен оставались без применения. Они мало применяются и теперь, за недостатком должной заботы об их культурном развитии.

Если человеку с сердцем симпатичны мусульмане-азербайджанцы, то жители Дагестана еще более вызывают сочувствие. В них много истинного благородства: мужество, верность слову, редкая прямота. Многие племена, например, считают убийство из засады позорным, и у них есть пословица, гласящая, что «врагу надо смотреть в глаза». Самый поверхностный взгляд на дагестанцев убеждает в том, что они — люди с достоинством. Разумеется, не все таковы: есть «воровские ущелья», т.е. племена, пользующиеся плохой репутацией в самом Дагестане. У покойного князя Н.3. Чавчавадзе, бывшего дагестанского военного губернатора, гостил однажды приятель с петербургскими взглядами на жизнь; к князю пришли в ту пору по разным делам представители нескольких «ущелий», или родовых союзов; одному из них, скромному оборванцу, князь подал руку, невзирая на огромную разницу положений, а другому, заносчивому джигиту в щегольской черкеске дал увесистую оплеуху; оба приема, к удивлению петербуржца, возымели благотворное действие, потому что были применены с тонким знанием местных людей и отношений…

В словах, отмеченных курсивом, заключается весь секрет разумного управления Дагестаном. На Кавказе вообще, а в Дагестане в особенности, администратор должен быть не идеологом уравнительных теорий об отвлеченном человеке, а натуралистом в широком смысле этого слова, знатоком явлений местной жизни, реально на них смотрящим. И мерка морали должна быть приведена в соответствие с ними. Так, например, убийство по адату, по обычаю кровной мести, должно быть понимаемо и караемо иначе, чем простое преступление. Воззрения народа меняются медленно, и желательные изменения по силам лишь такому правителю, который стяжал достаточный авторитет в глазах туземцев и приспособляется к их взглядам.

Все это, казалось бы, элементарно, само собою разумеется: а между тем, приходится это повторять, потому что наша бюрократия, особенно окраинная, страдает недостатком вдумчивой приспособляемости, недостатком традиций и на исторический опыт не обращает должного внимания. История говорит, например, что дагестанцы искони презирали армян и даже грузин, бывших во времена грузинского царства данниками и объектом набегов лезгин. Исторические счеты долго помнятся кавказскими и вообще горскими народами. Ясно, что предоставление армянам и грузинам служебных должностей в Дагестане явилось обидой для населения, не говоря уже о том, что во всяком крае русское государственное дело должно проводиться русскими людьми, при помощи коренных, местных, в тесном смысле слова, лучших туземных сил: грузин в Грузии, азербайджанцев в Карабахе и самих дагестанцев в Дагестане.

Такой исключительно умный и талантливый человек, как князь Н.3. Чавчавадзе, был, положим, там на месте и сумел привлечь к себе симпатии многих дагестанцев; но того же нельзя сказать о большинстве его подчиненных, которые своим обращением с народом затормозили сближение его с русскими государственными началами. В противоположность этому необходимо указать на благотворные результаты умелой административной работы К.В. Комарова, наглядно сказавшиеся во время последней дагестанской вспышки в конце семидесятых годов; тут было все: и беспристрастная осведомленность, и высокий уровень русского престижа в местностях, управлявшихся русским человеком, и скорое подавление беспорядков умелою рукою, при помощи ничтожных средств.

Надо знать расовую психологию. На Востоке вообще покорны только силе, но есть оттенки, игнорирование которых приводит к ошибкам, невыгодным для государства и несправедливо тяжким для населения. Ясно, например, что армянин, предки которого в течение веков были низкопоклонными рабами иноверных деспотов, требует строгой, суровой дисциплины, без поблажек и компромиссов ; как только допускаются эти последние, — армянин властвует и заносится , как раб, обманувший или одолевший своего господина: элементы свободного человека в нем еще исторически не наросли , его психофизический организм еще не готов для воспринятия высших начал нравственного общежития. Его надо воспитать честною строгостью , непременно строгостью, потому что она ему понятнее. Иное дело дагестанец. Ему, конечно, не мешает чувствовать наличность русской грозной силы, которая вырвала из рук его оружие и сломила его дикую свободу. Но этою свободою была взращена сильная и по-своему нравственная личность, которая вправе требовать признания своих достоинств и предпочтения мирных воздействий перед ненужными во многих случаях суровыми мерами.

Забота о просвещении, о развитии и художественном подъеме кустарных промыслов, — все это понятно дагестанцу и было бы им оценено достоинству: в противоположность некоторым другим горцам, он не только хищная птица , какою рисуют его поверхностные наблюдатели, но и человек, чрезвычайно способный в культуре. Надо принять во внимание и экономические условия. Население растет, а хлеба и в прежнее время Дагестану не хватало, чтобы народ обладал достаточною покупательною способностью, надо поддержать скотоводство, т.е., на практике обеспечить ему зимние пастбища в степях Закавказья. Голод, когда принимает острые формы, никого добру не научит: мирный обыватель, без клюва и когтей, станет нищим или воришкой, а воинственный горец разбойником или бунтарем. «Голодный бунт» может стать почвой для болезненного развития мюридизма и иных форм воинствующего обособления, религиозного или племенного.

Дагестан, особенно при условии недостаточно вдумчивого и добросовестного управления им, надолго еще будет одним из опасных в политическом отношении мест нашей южной окраины; с другой стороны, за отсутствием собственной житницы, он всегда будет экономически, а стало быть, и политически, в руках русской власти; его всегда можно будет взять голодом , так как путей для подвоза хлеба очень мало, всего два-три. Но это… крайности, до которых лучше не доходить. У дагестанцев много данных для нормального приобщения к русскому делу, а русская история богата свидетельствами о том, что нашим огромным территориальным ростом мы обязаны не одной силе русского меча, но и могуществу дальновидной любви.

Разница между дагестанскими и прочими горцами-мусульманами заключается в том, что последние в большинстве культурно ниже и более разнообразны по племенному происхождению, обычаям, духовному и социальному складу. Наши казаки, да и сами кавказцы, связывают с этими племенами различные понятия и клички, выработанные практикой: кабардинец — рыцарь, ингуш — вор, чеченец — неустойчив политически и нравственно, как и осетин. Размеры настоящей книги не позволяют подробно всматриваться в отдельные части этого горского калейдоскопа, не имеющего крупного политического значения с точки зрения русского дела: это труд для художника или ученого этнографа. Достаточно ограничиться несколькими обобщениями.

Во-первых, все эти горцы (а также и горцы-христиане, — сванеты, пшавы, тушины, хевсуры) покорены природой , находятся в тесной от нее зависимости. Они в основе язычники, какого бы исповедания формально ни придерживались. Родовое начало и обычаи — нормы их жизни. С нашей так называемой цивилизацией у них ничего общего нет, и, пожалуй, быть не может, так как она по своим основным началам противоречит их природе, внутренней и внешней. От столкновения с чуждой им культурой они или съежатся (уберутся подальше в горные дебри), или совершенно обезличатся, или, что вернее, погибнут. Нельзя не заметить, что горец, побывавший в городах, хлебнувший растленной «цивилизации» и научившийся по-русски, — обыкновенно ненадежный, дрянной человечек, если совершенно не обрусел, как многие осетины; высокие же духовные черты своеобразной психологии легче всего встретить в горце, нетронутом цивилизацией: он надежнее и нравственнее.