Рамм, пришедший после обеда, восхитился сочинением Вольфганга, а Вольфганг, которому так понравилась прозрачная чистота звучания инструмента гобоиста, недолго думая, предложил:

– Я буду счастлив написать концерт для гобоя и преподнести его вам.

Анна Мария удивилась. Вольфганг не раз говорил, что не любит сочинять для духовых инструментов, и Леопольд просил Вольфганга никогда ничего не сочинять даром, и вдруг сын предлагает Рамму концерт для гобоя в качестве подарка. Стоило Каннабиху похвалить его музыку, и он тут же с готовностью исполнил фортепьянный концерт совершенно бесплатно.

– Вы играете так проникновенно, господин капельмейстер, – сказал Каннабих, – и у вас прямо-таки безукоризненная техника. Как архиепископ решился отпустить вас?

– Он не уволил меня, я сам попросил об увольнении.

– Хорошо, но как он мог расстаться с таким замечательным музыкантом?

– Мне было сказано, что соната, которую я только что играл, написана плохо.

– Что за абсурд! Какой глупец это сказал?

– Его светлость князь-архиепископ Колоредо.

– Я никогда не соглашусь сочинять для духовных лиц, – воскликнул Каннабих, – они ничего не смыслят в музыке! Вы должны сыграть свой концерт на торжественном вечере в присутствии курфюрста.

Концерт, посвященный Женом, вызвал бурю аплодисментов, и Вольфгангу пришлось сыграть на «бис» еще сонату и фантазию. Вольфганг считал, что угодил курфюрсту, Карл Теодор все время сидел почти рядом с фортепьяно.

После концерта Каннабих шепнул Вольфгангу:

– Теперь самое время для аудиенции, – и подвел его к курфюрсту прежде, чем им успели помешать.

Дирижер подошел к Карлу Теодору, и Вольфганг чуть не улыбнулся – до того они были несхожи. Каннабих – длинный, худой, со срезанным подбородком, а Карл Теодор – тучный коротышка с толстым, двойным подбородком.

Вольфганг поцеловал курфюрсту руку, и тот сказал:

– Наверное, прошло лет пятнадцать с тех пор, как вы приезжали сюда.

– Да, ваше высочество, я уже давно не имел чести бывать в вашем городе.

– Вы очень хорошо играете. Мне говорили, что вы написали оперу для Мюнхенского театра.

– Да, ваше высочество. Мое величайшее желание – написать оперу и для вас, и я надеюсь, вы обо мне не забудете.

– Это можно устроить. Согласны вы давать уроки?

И хотя Вольфганг вовсе не желал никого обучать, но, вспомнив слова Каннабиха, как страстно обожает Карл Теодор своих четверых побочных детей, из которых двое играют на клавесине, ответил:

– Да, в Зальцбурге я давал уроки.

– Мой сын и старшая дочь играют на клавесине. Вам неплохо бы с ними познакомиться.

– Я сочту за честь.

На следующий день Каннабих привел Вольфганга во дворец. За эти дни они успели крепко подружиться.

– Курфюрст так любит своих детей, – сказал Каннабих, – что, если вы им понравитесь, он постарается вас здесь оставить. Но имейте в виду, сейчас их учитель – Фоглер, а потому будьте в разговоре поосторожнее. Фоглер человек хитрый и сумел убедить курфюрста в своей гениальности.

Вольфганг и дети понравились друг другу с первого взгляда, чему Каннабих очень обрадовался, – они так хорошо поладили, словно Вольфганг был их однолетком. А потом вдруг капельмейстер усомнился, разумно ли поощрять интерес, пробудившийся у его дочери Розы к Моцарту. Нет сомнения, он весьма одаренный молодой человек, да вот сможет ли он прокормить семью? Вольфганг порывистый, впечатлительный, слишком откровенный для этого мира, где гораздо лучше уживаются хитрецы, интриганы и ловкачи. Но не надо забегать вперед, остановил себя Каннабих, Вольфганг и Роза нравятся друг другу – это очевидно, однако стоит ли уговаривать молодого человека остаться в Мангейме?

В комнату вошел Карл Теодор: курфюрст хотел узнать мнение господина Моцарта об игре его детей на фортепьяно.

– Они играют хорошо, – ответил Вольфганг, – особенно принимая во внимание…

– Что? Принимая во внимание, какой у них учитель? Каннабих многозначительно смотрел на него, и Вольфганг поспешил добавить:

– О нет, ваше высочество. Учат их хорошо.

– Но могли бы играть получше?

– Ваше высочество, я играю с тех пор, как научился ходить.

– Тогда вам следует понимать, в чем трудность обучения детей.

– Да, ваше высочество. Что касается музыки, я могу выполнить все, что вы пожелаете. Могу сочинять, играть…

Карл Теодор перебил его:

– Как долго вы думаете пробыть в нашем городе?

– Как того пожелает ваше высочество. Я в вашем распоряжении.

– Можете пробыть здесь зиму?

– Если таково будет желание вашего высочества.

– А что думает на сей счет ваша матушка?

– Мы предполагали остаться в Мангейме на зиму из-за нее. Ваше высочество, я не хотел бы подвергать матушку невзгодам зимнего путешествия, особенно трудного для пожилой женщины.

– Значит, вы остаетесь здесь?

– Все зависит от вашего высочества.

– Я буду благодарен, если вы возьметесь заниматься музыкой с моими детьми.

Вольфгангу не заплатили за участие в торжественном концерте, это его огорчило, но Каннабих успокаивал;

– Самое главное – вы расположили к себе детей.

Необходимо отпраздновать столь доброе предзнаменование, заявил капельмейстер и устроил вечеринку, затянувшуюся на всю ночь, где Вольфганг от души повеселился.

На следующий день он написал Папе, что Карл Теодор отнесся к нему благосклонно; остальную часть письма он посвятил поздравлению Папы с днем рождения:

«Я не умею писать стихи, я не поэт. Не умею создавать свет и тени, я не художник. Не умею движениями и жестами выражать свои мысли и чувства, я не танцор. Но я могу обратиться к Вам с помощью звуков, потому что я музыкант. И завтра, находясь в гостях у Каннабиха, я поздравлю Вас с днем рождения, исполнив в Вашу честь на фортепьяно сонату, специально сочиненную к этому событию. А сегодня, любимый Папочка, я могу пожелать Вам того, что желаю всегда: доброго здоровья, счастья, самой долгой жизни и столько лет наслаждаться музыкой, сколько Вы сами пожелаете. Одному господу богу известно, как я Вас люблю и как дорожу Вами, я смиренно надеюсь, что и Вы будете по-прежнему любить меня всем сердцем и снисходительно относиться к прегрешениям – вольным и невольным – и к моим сочинениям, которые, если на то будет воля божья, поумнеют вместе со мной. Сто раз целую Вам руку и остаюсь самым покорным и преданным сыном».

Вместе с письмом Вольфганг послал сонату.

Через десять дней от Папы пришел взволнованный ответ: «Меня глубоко тронуло твое письмо, и если я, случается, браню тебя, то, пожалуйста, не обижайся, ведь у нас с Наннерль в Зальцбурге нет другого счастья, кроме твоих и Маминых писем.

То, что ты пишешь о курфюрсте, звучит обнадеживающе, хочется думать, что он скоро примет решение, ведь близятся холода, и тогда Мама не сможет путешествовать.

Соната прелестна, и я с огромным удовольствием прослушал ее в исполнении Наннерль, мы оба были очень счастливы. Если останешься учителем при внебрачных детях Карла Теодора, советую тебе не обращать внимания на их поведение. Им позволены вещи, какие не позволены музыканту. И вам было бы разумнее переехать па частную квартиру, жить в гостинице слишком дорого, а деньги имеют обыкновение незаметно уплывать из рук.

Прости за наставления, но помни, что вряд ли на целую тысячу людей найдется хоть один, который станет тебе верным другом не из корыстных соображений, найти такого человека – то же, что открыть одно из семи чудес света. Не будь мне дороги твои интересы, я бы не стал напоминать тебе об этом. Ваш тоскующий отец и муж».

Вольфганг очень взволновался, получив приказание явиться во дворец, где ему предстояло получить подарок в награду за выступление, и Каннабих пошел вместе с ним. Но случилось то, чего Вольфганг опасался. Денег не дали: он получил золотые часы.

– Одни цепочка и брелоки стоят, должно быть, немало гульденов, – сказал Каннабих.

– Я предпочел бы деньги. У меня уже пять пар часов.