В комнате находилось еще человек тридцать, и среди них несколько друзей Леопольда, но он позабыл о них, как только архиепископ Шраттенбах дал знак представить ему детой.

Архиепископу понравилось, что на девочке платье без декольте, по он подумал: для детей музыканта они одеты слишком пышно. Он выразил сомнение, сможет ли такой маленький и тщедушный ребенок исполнить произведения, перечисленные в программе.

– Ему уже пять лет, ваша светлость, – сказал Леопольд.

– Это еще маловато, чтобы играть Эберлина и Телемана.

– Уверяю вас, он справится, ваша светлость, не сомневайтесь.

Если бы можно было сесть рядом с детьми, так, на всякий случай…

– Интересно послушать, правда ли, что он так хорошо играет.

Узнав, что выступление детей составит лишь часть концерта, и притом незначительную, Леопольд пришел в отчаяние.

Вольферль ждал чего-то чудесного. Его радовало все: и огромная комната, и прекрасный клавесин, и ободряющая улыбка господина Шахтнера, и музыканты, настраивающие инструменты. Концерт начался, и мальчик подался вперед, стараясь не пропустить ни единого звука. Но когда оркестр заиграл Вивальди, дирижировавший Лолли взял слишком быстрый темп, что не соответствовало характеру музыки. Вольферль, не понимавший, как может музыкант сделать такую ошибку, насупился. В последовавшем затем произведении Лолли было столько барабанного боя, что у мальчика разболелась голова. Он не вытерпел и расплакался.

Папа пришел в отчаяние, но его светлость только заметил:

– А мальчик, оказывается, разборчив.

Мама вытерла Вольферлю глаза, скоро барабаны смолкли, и он вздохнул с облегчением.

Потом заиграли трио, и он ясно слышал, что первая скрипка играет на четверть тона ниже, но никто не обратил на это внимания. Ему стало грустно; Папа сказал, что его светлость самый важный после боженьки, а раз так, играть в его присутствии надо безупречно. Неужели никто этого не замечает? Когда музыка окончилась, все громко зааплодировали. Вольферлю казалось, что его предали: уж где-где, а в музыке надо быть честным до конца. Затем наступил черед Вольферля и Наннерль. Она взяла его за руку и повела к клавесину, шепнув:

– Не бойся, я начну, а ты играй за мной.

А чего ему было бояться – он же столько раз играл эти вещи.

Когда дети сели за клавесин, Леопольд заметил, что Наннерль сильно побледнела, Вольферль же оставался спокоен. Начав играть, Наннерль стала раскачиваться в такт музыке, но Вольферль сидел на табурете прямо, с серьезным и задумчивым выражением лица. Леопольд чувствовал, что дети играют хорошо, именно так, как он их учил. Все шло гладко, за исключением одного маленького происшествия. Когда Вольферль исполнял свой сольный номер, в комнату вошел кот, любимец архиепископа и, мурлыча, направился к Вольферлю. Вольферль перестал играть, улыбнулся, погладил кота, посадил его рядом с собой па табурет и снова заиграл с того самого места, где остановился.

Дети закончили свою программу, и все выжидательно уставились на архиепископа. Он захлопал, и гости последовали его примеру. Однако его светлость не попросил детей сыграть на «бис».

Анна Мария в награду поцеловала Вольферля. Наннерль сказала:

– Он вел себя плохо, не надо было играть с кошкой.

Эберлин похвалил детей, так хорошо исполнивших его дуэт, но Леопольд ничего не слышал – он не спускал глаз с архиепископа. Толпа льстецов восторженным кольцом окружила Шраттенбаха: дворяне, с перьями и шпагами, священники и бархатных одеяниях, музыканты и прочий люд, одетые попроще.

Шахтнер выглядел довольным; Буллингер был непроницаем, совсем как ого светлость; Баризани насмешливо улыбался; Лолли лопался от важности.

Наконец Леопольду удалось пробиться к архиепископу.

– Вы оказали нам великую честь, ваша светлость, – сказал он.

Теперь уж Шраттенбах не мог игнорировать его.

– Удивительно, как это мальчик вообще играет, – сказал он, – у него такие крошечные руки.

– Он самый способный и понятливый ученик, какого я встречал, ваша светлость.

– Надо быть чародеем, чтобы научить его играть в столь юном возрасте.

– На то воля божья, ваша светлость.

– Но и ваша заслуга тут, конечно, есть.

– Я его послушный раб, ваша светлость. Иногда мне кажется, что господь говорит со мной через посредство этого ребенка.

Архиепископ Шраттенбах предпочел бы, чтобы учитель музыки но говорил столь благочестивым тоном, по любопытства ради не прерывал его.

– Могу я просить разрешения у вашей светлости свозить детей в Вену, чтобы показать венцам, как высоко стоит музыка в Зальцбурге?

– Я думал, вы готовите вашего сына для моего двора. Шахтнер, внимательно прислушивавшийся к беседе, вкрадчиво сказал:

– Простите, ваша светлость, но, может быть, эти дети прославят Зальцбург?

– В Вене?

– Ваша светлость, вы изволили сказать, что программа хорошо составлена, вам понравилось, что дети начали с произведения Эберлина, нашего капельмейстера.

– Да, играли дети виртуозно, господин Шахтнер, хотя должен признаться, пятилетний ребенок, который так умело обращается с музыкальным инструментом, производит жутковатое впечатление.

– Разрешите мне свозить их в Вену? – попросил Леопольд. – Пожалуйста, ваша светлость.

– Моцарт, гофмейстер сообщит вам мое мнение по этому поводу, когда я сочту нужным.

Вскоре всех пригласили к столу, который был накрыт тут же в Рыцарском зале. Архиепископ, дворяне и духовенство сели во главе стола, семью же Моцартов посадили в самом конце, вместе с другими музыкантами и челядью. Этот дворцовый обычай всегда казался Леопольду обидным, а сейчас он был обиден вдвойне. Есть ему совсем не хотелось, к тому же дети начали ссориться. Вольферль звал Наннерль поиграть в прятки, а она отказалась, заявив, что она уже большая.

– Наннерль, я тебя не люблю, – сказал Вольферль, – Больше всех на свете я люблю вас, Папа, и Маму тоже, а потом господина Шахтнера и боженьку.

Леопольд залюбовался сыном – настоящий принц: разрумянившиеся от волнения щеки, гладкая, чистая кожа, светлые шелковистые кудри, пухлый рот, открытый лоб. Он знал, что смешно протестовать против общепринятых обычаев, и все же ему страстно хотелось оградить свою семью от свойственной аристократам бестактности и пренебрежения к людям. А тут еще подошел этот глупец Лолли и заявил:

– Вашим детям следовало бы поехать в Италию, Моцарт. Им нужно поучиться у настоящего маэстро.

Леопольд не стал отвечать коротышке болонцу. Одна мысль доверить кому-то обучение своих детей казалась ему невыносимой. И кто бы говорил – Лолли, который дирижировал так плохо, что его и повесить мало. Леопольд мог привести массу причин своей неприязни к вице-капельмейстеру.

В тот вечер Леопольд сам уложил Вольферля спать. Тут он допустил отступление от правил: ребенка надо наградить за хорошую игру, сказал он Анне Марии. Он поставил Вольферля на стул, чтобы надеть на него бумазейную ночную рубашку, и спросил:

– Понравилось тебе играть для архиепископа?

– Так себе. Он ведь ужасно старый, правда, Папа?

– Старый?

– Он все время клевал носом. А у него много часов? Пока я играл, он все время смотрел на часы.

– Очень много. – Леопольд вдруг разозлился, вспомнив, что его светлость не дал ему за концерт ни единого гульдена.

– А он любит музыку? Может угадывать ноты, как я?

– Сомневаюсь.

– А он знает, сколько всего нот, и в каком порядке их надо играть, и сколько времени держать одну ноту?

– Нет.

– А на клавесине его светлость умеет играть?

– Совсем не умеет.

– Тогда почему же все его слушают? Леопольд пожал плечами.

– Вольферль, ты любишь Папу?

– Да! Сначала боженьку, потом вас.

Мальчик пропел мелодию собственного сочинения, которая толькo что пришла ему в голову:

– Оранья фигата фа, марина гамина фа. – Какие чудесные звуки, думал он и, увидев, что Папа повеселел, поцеловал его в копчик носа и пообещал: – Папа, когда вы станете стареньким, как архиепископ, я посажу вас под стеклянный колпак, чтоб и ветерок не дунул – тогда вы всегда будете со мной, и я буду вас почитать.