– Почему они не нравятся вам, Папа?

– Трудно сказать.

Леопольд замолчал. Иногда легче подыскать музыкальную фразу, чем выразить мысль в словах.

– Они хуже гайдновских?

– Иосифу Гайдну за сорок. По словам его брата, он работал над квартетами много лет. А для тебя это новая форма.

– И вы считаете, что я ею еще не овладел?

– Я этого не говорил.

– Но вы так думаете, Папа, ведь я уже не мальчик.

– Ты уже давно не мальчик. Почему бы тебе снова не приняться за симфонии? Ты написал их достаточно и полностью овладел формой. Ре-мажорная, созданная по возвращении из Италии, прекрасна. Напиши еще одну в том же роде, использовав все почерпнутое у Гайдна. Если она мне понравится, я добьюсь, чтобы ее здесь исполнили.

– Только в том случае, если понравится? – В голосе Вольфганга прозвучала насмешка.

Леопольд был потрясен. Что случилось с сыном? Неужели он озлобился и против него?

– Папа, вы тут ни при чем, просто мне надоело угождать чужим вкусам.

– И даже моему?

Вольфганг чуть не крикнул: «Чему бы то ни было!» Но разве можно обидеть Папу? Папа всегда старался казаться неуязвимым именно потому, что в душе был легко раним.

– Значит, вам понравилась моя итальянская ре-мажорная симфония?

– Я от нее просто в восторге! Сочинял бы такие симфонии, как и подобает немецкому композитору, смог бы выразить в них свои чувства и в то же время угодить другим.

– Но вы забываете, что Колоредо нравится только итальянская музыка.

– Так ты и пиши в итальянской манере. Три части – быстрая, медленная и снова быстрая, и в каждой выражай свои собственные идеи. Если архиепископ останется доволен, а это наверняка так и будет, то он разрешит нам взять заказ Венеции на оперу.

Вольфганг решил последовать Папиному совету, но симфония, рождаясь, создавала свои собственные законы. Он хотел сделать ее ре-мажорной, однако в ля мажоре она звучала более естественно. Он намеревался сделать первую часть легкой и живой, но Allegro spiritoso предыдущей симфонии превратилось тут в Allegro moderate. В соответствии с традициями тема должна была развиваться легко и грациозно, однако, приступив ко второй части, Вольфганг увидел, что Andante получилось самым задумчивым из всех, которые он когда-либо сочинял. В этой жизни, где многое стало ненадежным и трудным, симфония сделалась его прибежищем, только ей он мог поверять свои чувства. Завершив работу, Вольфганг подумал, что наконец-то нашел себя. Форма симфонии отличалась гайдновской сжатостью, но содержание было его собственным.

Он остался доволен и решил написать еще одну симфонию, на этот раз ре-мажорную, как предлагал Папа. Симфония получилась гораздо более оптимистичной, поскольку все свои сокровенные чувства он уже выразил в ля-мажорной симфонии. И тогда в приливе энергии Вольфганг сочинил еще две. Все четыре сочинения он отдал Папе в надежде, что они понравятся. Он не хотел хвастаться, но ему казалось, что в этих симфониях отразилось его возмужание

Леопольда восхитили строгость и простота новых симфоний сына. Вольфганг научился у Гайдна необходимой сжатости и при этом не изменил самому себе. И если квартеты Вольфганга были подражательными, то симфонии оказались вполне самобытны. Менее всего Вольфганг ожидал, что Папе понравится ля-мажорная, но она-то и тронула его.

В самом почерке ощущалось такое напряжение, такая взволнованность, будто сын изливал на бумаге свою душу Последние три части – всего их было четыре, а не обычные три – были написаны уверенно, ясно, без помарок, словно, начиная со второй части, Вольфганг окончательно осмыслил, что именно он хочет сказать.

Папа переворачивал страницы, они неприятно шуршали, и это раздражало Вольфганга. Что высматривает там Папа, неужели сомневается, что он написал эту музыку сам?

– Я ведь просил тебя нумеровать свои сочинения, – сказал Папа. – А у этих симфоний нет номеров.

Вольфганг пожал плечами. Сначала он пытался нумеровать, но потом ему это наскучило, отвлекало от работы. К тому же Папа все равно регистрировал каждую его вещь.

– Ну, а как вы находите симфонии?

– Ты отдаешь себе отчет, что вместе с этими симфониями у тебя их уже тридцать?

Вольфганг ничуть не удивился.

– Мои первые симфонии скорее можно назвать увертюрами.

– Ну, эти-то увертюрами никак но назовешь. Я хочу исполнить для Колоредо двадцать девятую.

И дались же Папе эти номера! Что он к ним так прицепился?

– Ля-мажорную. На следующем концерте я буду замещать капельмейстера. Фишетти заболел, а Колоредо терпеть не может, когда дирижирует Лолли.

– Вы хотите исполнить всю симфонию?

– Целиком, как ты ее написал.

– Но это может утомить его светлость. Он предпочитает вещи покороче.

– Если у него есть хоть капля вкуса, он придет в восторг от ля-мажорной.

В программе концерта симфония стояла первой. Леопольд умышленно решил начать с нее, чтобы архиепископ прослушал сочинение Вольфганга до того, как почувствует утомление, – это с ним случалось нередко.

Кресло Колоредо было поставлено так, что он возвышался над всей публикой, заполнявшей Конференцзал, но Вольфганг видел только Барбару. Он убеждал себя, что давно к ней остыл, и все же поминутно поглядывал в сторону девушки, пока к ней не подсел Карл Арко, тогда Вольфганг сосредоточил внимание на музыке.

Папа дирижировал лучше, чем ожидал Вольфганг, энергично и четко, как того требовала симфония. Однако уже к началу второй части Колоредо заерзал на стуле. А в самом патетическом месте Andante архиепископ начал покашливать. Скоро к нему присоединились остальные, когда же после третьей части симфония не окончилась, как можно было ожидать, архиепископ явно рассердился.

После концерта Карл Арко передал Моцартам мнение Колоредо:

– Его светлость не интересуют незрелые опыты. Симфония излишне длинная и скучная. Его светлость считает, что для таких вечеров больше подходят серенады.

– Итак, да здравствуют его светлость и серенады! – сказал Вольфганг.

Шутит мальчишка или пет? Попробуй догадайся! И Карл Арко строго заметил:

– Если я передам ваши слова архиепископу, это ему вряд ли понравится.

– Воля ваша. Что же касается меня, я буду писать музыку короткую, легкую и удобоваримую.

Леопольд хотел было предостеречь Вольфганга, но передумал. Прекрасней музыки сын еще не создавал, а этот мерзкий хлыщ смеет лезть со своими замечаниями. Не слишком ли? Леопольду нелегко было унижаться перед Карлом Арко, которого он знал с пеленок. Но он взял себя в руки и спокойно спросил:

– А как насчет заказа на оперу, который нам предлагают в Венеции? Можно ли его принять?

– Нет!

– Почему? – Леопольд был потрясен, а Вольфганг горько усмехнулся.

– Я очень сожалею, – говорил Карл Арко, всем своим видом выражая обратное, – но его светлость не привык вдаваться в объяснения.

– Архиепископ Шраттенбах никогда нам не отказывал.

– Вот и обратитесь к нему.

– Вы изволите шутить.

– Как и ваш сын, Моцарт. Он ведь всегда шутит. Леопольд сдерживался из последних сил.

– Граф Арко, – сказал он, – наше первейшее желание – угодить его светлости но вы, конечно, понимаете, что лучшую музыку композитор создает по велению сердца.

Граф Арко снисходительно улыбнулся.

– 3абудьте о Венеции, – сказал он, – в ближайшее время его светлость собирается часто устраивать приемы, и для обедов потребуется много дивертисментов и серенад.